На мое счастье – увы, я еще не знал, как и чем оно обернется, – завизжала дверь, кто сидел – отличит этот звук от тысячи других (хотя у каждой двери свой характер). В проеме стоял охранник – пожилой дядя в милицейской форме союзного образца и при старшинских погонах.
– Врачи есть? – спросил он.
Камера не отреагировала.
– Врач не врач, а за фельдшера сработать могу, – сказал я и не соврал – война, спасибо, научила.
– Пошли за мной! Руки за спину.
Я с удовольствием покинул мародеров, потому что догадывался: рано или поздно – все равно пришлось бы их метелить.
– Там у одного кровь идет горлом – посмотришь.
Я в нерешительности остановился: дело серьезное, тут в лазарет класть.
– Чего встал? – рыкнул старшина.
Но возвращаться уже не хотелось.
Он открыл камеру. На нарах лицом вниз лежал человек. Изо рта на нары, пол натекла лужица крови.
– Откантовали бедолагу, – вздохнул за моей спиной старшина. – Ты, если чего надо будет, стукни.
«Гроб!» – хотелось сказать мне со злостью. Жалостливый нашелся!
Я подошел к лежащему и еле сдавил крик. В бесчувственном, изуродованном побоями человеке я узнал Скокова. Ошибиться было нельзя: черные волосы, брови вразлет, сейчас разбитые и окровавленные, те же усы, глаза. Только лицо – изможденное и постаревшее; перевернул его на спину – он был в обмороке. Я бросился к двери, стал барабанить. Заглянул старшина.
– Ну чего, как он?
– Надо хотя бы полотенце, нашатырный спирт, одеяло. Чаю горячего…
– Сейчас принесу.
И он действительно принес все, что я просил, и даже сказал, что чай тоже будет.
– Его надо срочно в больницу, – сказал я.
– Ох и не знаю, парень, не знаю. – Старик покачал головой и ушел.
Я стал приводить Скокова в чувство: обтер мокрым полотенцем лицо, сунул в нос нашатырный спирт. Наконец он открыл глаза, мутно посмотрел на меня и простонал. Потом он снова закрыл глаза, пошевельнул одной рукой, потом другой, опять застонал. Я расстегнул его куртку – обычную, полевую, с выдранными звездочками на погонах – остались темные пятнышки: капитаном стал, мелькнула никчемная мысль. Над телом основательно поработали: синяки, кровоподтеки сделали его рябым. Открытых ран не было, но что творилось внутри, какие органы ему отбили, определить, конечно, было трудно. Я укрыл его одеялом, положил под голову свою куртку.
– Валера, ты меня слышишь?
Он вздрогнул и открыл глаза, несколько мгновений, не понимая, смотрел на меня, придушенно-хрипло произнес:
– Раевский? Ты… почему… здесь?
– Посадили.
Валера попытался сесть, я придержал его:
– Лежи, не вставай.
– Ты на кого работаешь, сука? – Он воспаленно посмотрел на меня.
– Сдурел, бредишь, что ли? – У меня и злости не было, я даже не удивился вопросу: в таком состоянии можно говорить все, что угодно. – Пошел в засаду – и сам нарвался, навалились, скрутили, по башке дали. – Я потер шишку, как бы предъявляя доказательство.
– Если б ты раньше приехал… – с трудом разлепил он разбитый рот и порывисто вздохнул. – Дышать больно.
Мне захотелось обнять его, ведь встретились, с Афгана не виделись… Но я лишь погладил его по жестким, давно не мытым волосам.
– Вот где встретиться пришлось…
– Ну, рассказывай, – тихо произнес Скоков и прикрыл глаза.
Я начал с того, как получил письмо от Петра Свиридова, как повстречался с Корытовым, попал к Хоменко, как он меня чуть не расстрелял. Валера лежал с закрытыми глазами, мне показалось, что он снова впал в забытье, но он подал голос:
– Ты повторил мой путь. Очень похоже…
Грюкнул засов, отворилась дверь. Мы смолкли. Вошел старик-охранник, в руках он держал чайник и две кружки.
– Вот держи, – протянул он и несколько кусков сахару. – Ну, как он?
– Еще не сдох, – тихо ответил Скоков.
Охранник потоптался, ничего не сказал и вышел, заперев дверь.
Я стал рассказывать про задание, одновременно разливая по кружкам чай, про вражду Хоменко и охранника президента. Скоков время от времени по ходу моего рассказа согласно или удовлетворенно кивал, как будто ему очень нравилась вся эта моя дурацкая история.
– Давай, попей чаю. – Я прервал свой рассказ, помог Валерке сесть.
Он взял кружку обеими руками, они заметно дрожали. Кончики пальцев были синюшно-черные.
– Что у тебя с пальцами?
– Дверью защемляли…
– Подонки!
– Завтра тебя это тоже ожидает, – жестоко заметил Скоков. – Но ты не ссы. И не показывай им, что боишься. Я не показывал. Поэтому меня так и кантовали.
– А кто такой Федул? – спросил я.
– А-а, уже слышал? Красавчик, интеллигентный, в очках. Режиссер и постановщик.
Он осторожно стал отхлебывать чай, я придерживал его кружку.
– Не надо, – сказал он.
Только сейчас я начал сознавать весь дичайший трагизм ситуации. До этого обрушившийся на меня хаос событий я воспринимал как бредовый сон, как ирреальный чужой мир, наваждение, случившееся не со мной, а с соседним, другим, зеркальным человеком, за которым я словно наблюдал, механически действуя и разговаривая за него. Скоков поставил точку. Я его нашел, я выполнил свою задачу.
– Ты меня прости, Володя, – тихо сказал Валера.
– За что?
– Из-за меня ты здесь сидишь.
– Ты не прав. Я сижу из-за собственной глупости.
– Если бы я не написал то письмо…
– То все равно бы где-то вляпался.
– А ты со Свиридовым встречался?
– Убили его – при невыясненных обстоятельствах.
– Убили? – переспросил он дрогнувшим голосом, покачал головой, потом, после долгой паузы, сказал: – А теперь послушай меня. Я, пока сидел здесь, многое понял… Как ты уже знаешь, начинал я тоже в батальоне у Хоменко. И о всех его грязных делишках я или знал, или догадывался. А занимался он продажей оружия. Ко мне он присматривался, возможно, хотел включить в свое дело, но я держался независимо и всегда старался это ему показать. Когда меня взяли на должность заместителя начальника контрразведки республиканской гвардии, я практически все про Хоменко знал. Нужна была только санкция прокурора на арест – дело бы раскрутили. Но его боялись – и не без оснований. Он расправлялся с недовольными быстро, бесшумно и без следов. Люди просто пропадали – исчезали с концами. Иногда трупы находили где-то далеко внизу по течению Днестра. Но чаще не находили. В своем батальоне неугодных он стал убивать почти в открытую. Расстрелял командира роты. Вместе с двумя своими держимордами обложил его в доме. Тот долго отстреливался, пока Хоменко сам его не свалил.
