— А применимо ли понятие таланта в ремеслах? Нет, в метафорическом смысле — конечно, но… мы же прекрасно понимаем, что «талантливый дворник» или «бездарный водитель» звучит глупо. Мы скорее скажем «хороший дворник» или «плохой водитель».
— Но мы так же говорим и о писателе, например, — парировал Максим. — Плохой писатель, хороший писатель.
— Конечно. Но, по совести говоря, плохой дворник и бездарный писатель — понятия неравнозначные. Будет ли страдать дворник от осознания того, что выбрал не то призвание или, увы, не имеет таланта подметать улицу? Вряд ли. Будет ли страдать он от того, что подметает улицы Урюпинска, а мог бы подметать улицы Саратова или даже Москвы? Не думаю. Разве что в Москве зарплата больше. А будет ли он переживать, что есть более талантливые и успешные дворники? И это маловероятно.
Талант является прежде всего атрибутом интеллигенции. И эта инверсия и есть иммунитет. Если хочешь, иммунитет общества. А норма, которая наступает на нас, — это агрессивная среда, как кислота или, скажем, группа болезней: грипп какой-нибудь, ветрянка, что-нибудь инфекционное. То, с чем в принципе может справиться любой здоровый организм. Но, подчеркиваю, здоровый. На данный момент общество наше не шибко здорово.
— Но что ж плохого в наличии нормы? — возразил Максим. — Норма всегда была. Невозможно поднять всех жителей планеты на культурный уровень какого-то там философа. Да и нужно ли это?
— Проблема в том, что норма — не константа. Она движется, меняется. И сама по себе способна то поднимать, так сказать, интеллектуальную планку потребностей общества, то ее опускать. Как отлив и прилив. Но то, что мы имеем сейчас, в наше время, это уже даже не отлив и вообще не планка. Это плинтус, извините за грубость. И эта плинтусная норма…
— Norma plintus, — пошутил Максим.
— И эта норма, — продолжил Блюменцвейг, пропустив шутку мимо ушей, — как и любая норма, производит свои ценности, то есть свои стандарты существования. Талант — единственное, что в состоянии сопротивляться надвигающейся норме. Именно он дает альтернативную, а часто и объективную оценку этой норме, заставляя сомневаться в ее абсолютной правоте. Сама по себе норма не так уж страшна. Хотя в наше время она превратилась в надувание мыльных пузырей. То есть некие пустоты, которые только талант в состоянии заполнять смыслами. В общем, как я уже сказал, талант — это иммунитет.
— И в чем же заключается твоя идея? — спросил Максим, начиная теряться в этом потоке измышлений Блюменцвейга.
— Я бы хотел создать учреждение, которое будет диагностировать это заболевание. Так сказать, определять его степень.
«Да, похоже, это тебя самого надо диагностировать», — подумал Максим и невольно покосился на дверь — успеет ли он добежать до нее, если Блюменцвейг вдруг поведет себя неадекватно. Пожалуй, что успеет.
— И каким же образом ты это собираешься диагностировать? — спросил он вслух.
— Очень просто. Мы будем брать анализы…
Тут Блюменцвейг заметил растерянность на лице Максима и рассмеялся.
— Прости, это я их так называю. А по сути, мы просто берем произведение искусства, а еще лучше — несколько произведений искусства автора и подвергаем их тщательному анализу.
— Оценивать будете, что ли? — недоуменно спросил Максим.
— Можно сказать и так. Для этого у нас будет огромный штат профессиональных сотрудников по тем или иным видам искусства. Многие из которых будут отобраны лично мной, но вовсе не по причине совпадения наших вкусов, а по причине их умения выражать и аргументировать свою точку зрения, даже если она отлична от моей. Кстати, многие талантливые эксперты обладают довольно экстремальными взглядами, но это тоже ценно, ибо дает более комплексный взгляд на то или иное произведение. Скажем, по литературе у меня будет работать порядка двухсот специалистов.
— Но это же, прости, тоже субъективно. И потом, я думал, что истинную оценку дает только время.
— Ну, во-первых, мы не будем претендовать на истину в последней инстанции. Во-вторых, время, извини, тоже часто ошибается. Или ты хочешь сказать, что все труды гениальных авторов до нас дошли и были по заслугам оценены? А довольно средние произведения не становились хитами на все времена? Увы и ах! С этой точки зрения время тоже, знаешь ли, довольно субъективно. А в-третьих, оценка степени таланта не есть наша приоритетная задача. Есть авторы средние, есть выдающиеся, есть обладающие крайне скромными талантами. Но нас интересует только серость. ВИТЧ. А это разные вещи.
— И что, авторы будут сами приносить вам свои произведения?
— Будут! — уверенно шлепнул ладонью по столу Блюменцвейг, и Максим снова испуганно покосился на дверь. — Скорее всего мы будем работать в конвейерном режиме. Диагностика — процесс сложный. Мы не будем выносить оценок типа «вам пять, Сидоров, садитесь». Мы постараемся оценивать произведение с точки зрения оригинальности мышления, новизны воплощения, возможного влияния на общий культур-но-творческий процесс, ломания стереотипов, в общем, с точки зрения… таланта. Но основная наша задача — это выявить серость и предостеречь от нее автора, а возможно, и общественность. Как ни странно, даже самый распоследний творец рано или поздно хочет услышать более глубокую и адекватную оценку своему творчеству, чем комплименты от случайной домохозяйки, фальшивую похвалу от друзей или просто ругань на заборе или в Интернете.
— И какие же способы лечения ты собираешься предложить? — усмехнулся Максим.
— Увы, — развел руками Блюменцвейг. — Мы будем заниматься диагностикой. Лечение вне нашей компетенции. ВИТЧ как ВИЧ. Болезнь неизлечима, но поддается сдерживанию.
Максим невольно рассмеялся.
— Что-то я сильно сомневаюсь, что твои пациенты, услышав диагноз, бросят заниматься творчеством.
— Конечно, нет. Это вообще не наша прерогатива. Но у меня в команде будут работать опытные психологи. Во-первых, диагноз будет составляться под их руководством. Он — не сухая выкладка. Это индивидуально подобранные слова. Так, чтобы заронить в душу автора определенные сомнения в качестве сотворенного им произведения. Во-вторых, анализы — это лишь первая часть обследования. Вторая — это работа с психологами напрямую. То есть обсуждение диагноза с пациентом. Именно там психологи и попытаются воздействовать на пациента…
Тут Блюменцвейг запнулся и быстро скомкал свой монолог.
— Впрочем, ты прав. Занятие это не из простых. И я не очень верю в эффективность лечения.
— Судишь по собственному опыту?
— В смысле? — удивился Блюменцвейг.
— Видишь ли, твое бурное прошлое наводит на мысль, что ты и сам с чем-то боролся.
Блюменцвейг заметно напрягся, но заставил себя улыбнуться.
— Есть немного. Я боролся со своим ВИТЧем. Правда, в разных сферах.
— Сублимация выходила, однако, довольно резкой.
— Немного насильственной. Согласен. Но я всего лишь пытался рушить стереотипы и сложившуюся вокруг меня норму. Она — абсолютное зло. Иногда я перегибал палку, каюсь. Впрочем, самое большое зло — это даже не сама норма, это те, кто пользуются ею для достижения своих личных целей. Они — одни из главных пожирателей реальности и производителей серости. Они ее спонсоры. Эти люди — самые страшные.
