Но больше всего майора потрясла фотография нескольких людей, стоящих у стены в одном исподнем. Она называлась: «Перед фиктивным расстрелом (известная психологическая пытка работников ЧК)».
«Ну, это вы, братцы, перегнули палку», — с раздражением подумал Кручинин и повернулся к Куперману.
— И как все это называется?
— Это? Ну-у-у-у, — протянул Куперман, придумывая название, — допустим, «Привольский концлагерь».
— Очень трогательно. Значит, вот в такие игры мы теперь играем, да? Да-а-а… подросли детки. И когда вы это все нащелкать успели…
— Это вопрос?
— Нет, блядь, ответ! — рявкнул Кручинин. — Мы, значит, с вами вот так, а вы вот так?
— Это вопрос? — снова поинтересовался Куперман.
— Ай, — махнул рукой майор. — Значит, фотографии эти я конфискую. Много еще таких?
— Все не заберешь, — с вызовом ответил Куперман.
Кручинин покачал головой и присел на край стола.
Потом потряс зажатой в руке пачкой.
— Но зачем? — спросил он как будто даже с искренним удивлением. — Ведь это же неправда!
— А что?! — неожиданно разозлился Куперман. — Солженицыну можно, а нам нет?
«А! — вспомнил майор. — Точно. Вот что напоминала фотография Купермана во время обыска — фотографию "Заключенный номер «Щ»" что-то там…»
— Но Солженицын-то сидел! — возразил он.
— Солженицын в лагере не сидел, — возразил Куперман. — А сидел в шарашке. А все это называется «реконструкция». Постановка. Но ему почему-то можно, а нам, видите ли, нельзя.
Майор растерялся.
— Ну хорошо… Но он все-таки сидел. Пусть и в шарашке.
— А мы тоже сидим, между прочим. На химкомбинате работаем.
— Уже не работаете.
— Но работали.
Майор судорожно стал думать, где тут прокол в логике.
— Но зачем? Зачем вам то? Солженицын хотел показать, что, мол, сидел, что знает лагерную жизнь, что разбирается в ее тонкостях… не знаю. Но вам-то что? Живите, творите, пишите. Все условия вам созданы. А вы какой-то херней занимаетесь.
На это Куперман ничего не сказал. Только поперхнулся и вынул изо рта обслюнявленный клочок дорогой финской бумаги.
Майор выругался и вышел из комнаты. Чуев засеменил следом. Куперман, как будто удивившись, что его не арестовали, поднялся и пошел следом.
— А меня не будете уводить?
Майор ничего не ответил, но у самой двери обернулся:
— А кто вертухая изображал на фотографии?
— Вешенцев, — удивился Куперман.
— А автомат откуда?
— Так это… из дерева Раж выпилил.
— Детский сад! — плюнул с досады майор и, выйдя, захлопнул за собой дверь прямо перед носом не успевшего выскочить за ним Чуева. Тот, оказавшись перед закрытой дверью, какое-то время помялся, топчась на одном месте, не очень понимая, значит ли это, что ему надо остаться с Куперманом или, может, арестовать его, но потом рассудил, что скорее всего майор просто забыл о его существовании. Кивнул на прощание хозяину квартиры и вышел следом.
XXVI
Секундная стрелка пересекла отметку 12. Следом, словно спохватившись, испуганно дернулась минутная стрелка, зацепив часовую. Наступила полночь.
— По-моему, вступление затянулось, — сказал Максим, глянув на часы.
Затем отхлебнул из чашки остывший кофе и с омерзением проглотил холодную кофейную горечь.
— Ну что же, — улыбнулся Зонц как ни в чем не бывало. — Вы правы. Итак, вы съездили в Привольск, увидели, что никакого музея там не будет, и пришли в ужас.
— А вы что, за мной следили? — осторожно покосился на него Максим.
— Упаси бог. Просто догадался. Когда я вам звонил, то на заднем фоне было слышно типично вокзальное объявление про отходящие поезда. Кроме того, вы ехали домой — значит, только что прибыли откуда-то в Москву. Машины у вас нет, и до Привольска вы как раз могли доехать только на электричке. Дачи у вас вроде нет, а гостили бы у друзей, вас бы скорее всего подбросили до метро. Ну да бог с этим. Угадал и угадал. Да, Максим Леонидович. Никакого музея там не будет.
— То есть совсем?
— То есть совсем.
— А что же там будет?
— Там будет комплекс. Всякие спа-салоны, бассейны, стриптиз-клуб. Часть территории арендовало телевидение для съемок какого-то реалити-шоу про ебущуюся молодежь. Что-то типа «Дома-2». В общем, было бы место, а желающие найдутся.
Максим, который не ожидал такой откровенности, на несколько секунд потерял дар речи.
— Погодите, — спохватился он. — Но вы же говорили… культурный объект… проект… меня вон втянули…
— А без вас бы ничего и не вышло. Вам не говорили про химотходы?
— Говорили, — сквозь зубы процедил Максим.
— Ну вот. К ним же на кривой козе не подъехать было. Мы же пытались договориться. Кстати, лажа это все оказалось. Химотходы там были не шибко вредные, да и нечем им было взрывать их. Но на понт, конечно, меня взяли. И тогда я стал искать того, кто может мне помочь.
Максим вздрогнул.
— Это вы про меня?
— Да. Но сначала про Блюменцвейга. Это был человек, которому Куперман, как я тогда думал, поверил бы. Сейчас я, кстати, понимаю, что ошибался. Но это и к лучшему. В итоге я нашел вас.
— А что же с Блюменцвейгом?
— Да ничего. Он наотрез отказался нам помогать — видимо, почуял что-то неладное. У него был нюх на такие вещи. Он начал говорить, что я ничего не понимаю, что вот он пишет книгу про Привольск — там-то он все и расставит по своим местам. Просто, мол, сейчас у него не хватает мужества ее издать.
— Почему?
— Подождите, — поморщился Зонц. — Все со временем поймете. Короче, мы поговорили с Блюменцвейгом… И тут я дал маху. Мне-то совершенно не нужна была лишняя шумиха. Я на него стал давить. И переборщил. Блюменцвейг взбрыкнул. С характером товарищ оказался. В общем, в результате моего давления он решил дописать книгу и поскорее ее издать. Видать, перепугался, что иначе никакой книги вообще не будет. А Блюменцвейг — это вам не Куперман. У Блюменцвейга хватка была ого-го. Он бы ее издал. А вот это мне было бы совсем не на руку. Зачем мне шумиха вокруг Привольска?
— И Блюменцвейг случайно упал под поезд.
Зонц посмотрел Максиму в глаза, выждал паузу, а затем повторил слова Максима, как-то неестественно артикулируя, словно пытаясь загипнотизировать ими:
— И Блюменцвейг случайно упал под поезд.
— Совершенно случайно.
— Именно так, — сухо сказал Зонц.
