— Значит, когда Блюменцвейг отпал, вы решили найти меня.
— Проблема была в том, что мне нужно было отыскать людей из того же круга, что и привольчане. А еще лучше — кого-то, кто был бы знаком с Куперманом, который там верховодил. Но ведь тут ройся не ройся, а кто с кем дружбу водил тридцать пять лет назад, узнать довольно трудно. А ведь нужен был кто-то, кто мог бы уговорить Купермана сотоварищи покинуть этот чертов Привольск. В итоге я просто прокинул заказ на книгу о «Глаголе».
— Так это… что, ваш заказ был?!
Максим, конечно, предполагал, что Зонц как-то связан с книгой, но чтобы так!
— Именно. Издательства стали тут же шустрить в поисках нужного мне человека — все ж таки щедро проплаченный госзаказ на дороге не валяется. И вот один из издателей вышел на Толика, а затем на вас. И все. А дальше дело техники.
— Почему же, найдя меня, вы сразу не отменили заказ?!
— Но вы-то мне были нужны! А что я мог вам предложить? Денег? Но зарабатываете вы и так неплохо, тем более много вам не нужно. Живете один. Порадеть за идею? А как ее объяснить? Пришлось пойти на несколько трудоемкую комбинацию. То есть, не раскрывая себя и не отменяя заказ, сделать так, что я вам даю материал для книги, а вы мне — свое имя. Люблю я, знаете ли, многоходовые комбинации, — засмеялся Зонц. — Моя слабость, что ли.
Максим терпеливо переждал смех.
— То есть по сути никакого заказа на книгу изначально не было? — спросил он, чувствуя, как все клеточки его организма наполняются глубокой ненавистью к этому человеку.
— Не-а, — радостно мотнул головой Зонц и тут же шутливо сложил губы бантиком. — Ну помилуйте, Максим Леонидович! Кому нужны книги про каких-то писателей-семидесятников? Смешно, ей-богу.
— А мне почему-то не смешно, — тихо сквозь зубы сказал Максим.
— Понимаю! — с жаром воскликнул Зонц. — Понимаю! И даже где то сочувствую!
— Где, интересно? — хмыкнул Максим.
— В душе, конечно.
— А она у вас есть? Чичиков вы наш.
— Не поверите, но есть. И очень даже живая. Живее всех живых.
— Так это, значит, вы же заказ и отменили?!
— Ну да, — спокойно ответил Зонц и достал сигарету. — Вы разрешите?
И, не дожидаясь разрешения, закурил.
— Так, значит, никто книгу и не собирался издавать, — печально подытожил Максим.
— Увы, нет.
— «Тому ж, похоже, все равно, что он едою стал давно»…
— Вы о чем? А… Ха-ха! Ну да. Только я никого не сжирал. Это жизнь… Да и какой из меня медведь?
— Зато из меня великолепный ребенок получился, — скривив губы, процедил Максим.
— Ха-ха! — снова рассмеялся Зонц. — Ну простите. Такова селяви. Но, положа руку на сердце, кому они нужны, эти ваши глагольцы-привольчане? Кстати, я их устроил. Сделал им новые паспорта. Пенсии. Пусть порадуются на старости лет. Ну Куперман слегка побузил. Ну и что?
— Не боитесь, что он пойдет в суд?
Зонц снова рассмеялся и даже закашлялся то ли от сигаретного дыма, то ли от смеха.
— Ну вот еще! Во-первых, договор составлен так, что он действителен только при наличии всех участников договора, а таковыми являются остальные привольчане, которые Купермана сейчас поддерживать не будут. А во-вторых… да не пойдет он никуда.
— С чего вы взяли? — хмуро спросил Максим.
— Слушайте, Максим Леонидович, вы что, так ничего и не поняли? Вы что, до сих пор думаете, что там был концлагерь или что-то вроде того? Ха-ха!
— То есть как? — растерялся Максим. — А фотографии? А проволока?
— Господи! Да разуйте вы глаза! Кто бы им позволил делать фотографии, которые они развесили там у себя на стендах? Представляю себе фоторепортажи из ГУЛАГа. Ха! Чушь. И проволоку они сами натянули. И крематорий сами соорудили. А на самом деле там был обычный закрытый город. Причем вполне комфортный. Туда даже привозили дефицитные товары. Их туда свезли, чтобы они никому не мешали. А поскольку народ творческий, то даже разрешили им писать, творить и так далее. Причем безо всякой цензуры.
— Но зачем же они тогда все это выдумали? — спросил Максим, чувствуя, что в голове его с какой-то кроличьей скоростью размножаются вопросы.
— Да это простое оправдание. Точнее, оправдывание. Которое привольчанам было внутренне необходимо. Когда лагерь расформировали, они подумать не могли, чтобы вернуться к нормальной жизни. Ведь каждый из них имел круг друзей и знакомых, для которых они были творческими личностями, героями-диссидентами, жертвами режима, изгоями, которым советская власть перекрыла кислород. И тут выясняется, что, пока остальной совок стоял в очередях за чешскими носками и румынскими сапогами, им создали цветущий сад с дефицитными товарами, полным обслуживанием, зарплатой и отсутствием цензуры — мол, творите, господа. А они ни хера не сделали. Не написали, не нарисовали, не сочинили. Довольно болезненный удар по творческому самолюбию. Потому что они оказались нулями. Пустотой, которую совок и наполнял смыслом. Когда же совок устранился, они оказались полной бессмыслицей. Впрочем, не исключено, что свою роль сыграл и химкомбинат, что был на территории Привольска. По крайней мере, до сих пор неизвестно влияние на психику и мозг человека тех химотходов, которые они там перерабатывали. Впрочем, это частности.
Единственно, что вас может обрадовать, так это то, что, осознав себя нулями, они почувствовали боль и стыд, и в этом смысле они все-таки были какой-никакой, а интеллигенцией, не находите?
— Почему же Блюменцвейг молчал?
— Да по той же причине. Он ведь тоже был активным диссидентом. Он сам себе не мог признаться в собственной пустоте. Поэтому и принялся делать себе новую биографию. Суетился, суетился, боролся с серостью. Ну и книжку свою пописывал. Хотел оставить после смерти в назидание потомкам.
И Зонц расхохотался. Как всегда, заразительно.
Максим почему-то подумал, что в русском языке смех заразителен, а болезнь заразна, и никак не наоборот, хотя и то и то имеет абсолютно одинаковое значение.
— Но ведь есть же отчеты, данные о Привольске…
Зонц усмехнулся.
— В КГБ во время перестройки творился такой бардак, что документов по Привольску там днем с огнем не сыщешь. Я же был в спецхране. Там полная неразбериха. Да и список привольчан мне попал в руки почти случайно.
— А зачем же вы мне все это рассказываете? — вдруг как будто очнулся Максим.
— А зачем мне вас держать в неведении? — вопросом на вопрос ответил Зонц.
— До этого, однако, вы меня именно в нем и держали, — едко заметил Максим.
— А как было иначе? Я же все уже объяснил. С книгой, правда, я вас слегка подвел, но, во-первых, вот…
Тут Зонц полез во внутренний карман, и Максим невольно съежился. «Сейчас достанет пушку и всадит девятиграммовый гонорар прямо в лоб».
