Кроме того, как уже было сказано выше, Антон Пахомов стремился к абсолютному хаосу. Найти который ему удалось именно в Больших Ущерах. Именно здесь Антон убедился, что любая попытка придать природному хаосу осмысленность и порядок приводит в лучшем случае к недоразумению, в худшем — к катастрофическому результату. Например, когда по всей стране гремела перепись населения, в России оказалось всего два места, где переписчики столкнулись с невозможностью какой-либо переписи. Первым был поселок Заполярный, который, являясь частью архипелага Новая Земля, что близ Северного Ледовитого океана, оказался просто недоступным для статистического подсчета. Вторым — Большие Ущеры.
Но если проблема с первым была, так сказать, физического характера, то проблема с Большими Ущерами носила характер исключительно метафизический. Известно, что отношение россиян к переписчикам никогда не отличалось особой приязнью. Переписчики считались в некотором роде представителями власти, то есть теми, через кого можно было напрямую высказать все свои обиды и претензии по поводу непочиненных лифтов, немытых улиц, грязного воздуха и повышения цен на спиртное. Посему переписчикам зачастую не открывали двери, отказывались отвечать на вопросы, а иногда и поколачивали за чрезмерную настырность. Тем не менее худо-бедно, но процесс шел. Где-то переписчики действовали хитростью, где-то силой, но каждый населенный пункт рано или поздно сдавался после долгосрочной осады. Пока дело не дошло до Больших Ущер. В этой деревне несчастные служители статистической музы (если таковая имеется) столкнулись с целым букетом разнообразных препятствий. Во-первых, у большей части жителей Больших Ущер самым диким образом отсутствовал такой немаловажный для переписи документ, как паспорт. Но это бы еще ничего. У многих отсутствовали вообще какие-либо документы, будь то свидетельство о рождении или военный билет. Куда они все подевались, ответить не мог никто. «Где-то вроде были», — искренне недоумевали большеущерцы, но попыток установить более точное местонахождение документов не предпринимали. Беспокойства по этому поводу они тоже не проявляли. Местные работодатели знали своих в лицо, да и на почте уже давно не спрашивали ни пенсионных книжек, ни удостоверений личности — мол, чего бюрократию разводить, коль и так все на виду? К тому же, при упразднении местного ЗАГСа было принято решение перевезти архив в райцентр, но все документы по ошибке свалили вместе с бумажным мусором в выгребную яму и там сожгли.
Из этой гремучей смеси объективного невезения и субъективного разгильдяйства рождалась вторая проблема. Вообще-то по закону переписчики обязаны верить на слово любому опрашиваемому и не имеют права требовать документы, но документы были нужны не им, а именно самим большеущерцам, многие из которых действительно блуждали в собственной биографии, как дети в дремучем лесу. Не имея на руках никаких документов, они не могли вспомнить, ни сколько им в точности лет, ни где они в точности родились, не говоря уж о том, женаты ли они, замужем ли, разведены ли и имеются ли дети (а если имеются, то их ли это дети). Всякие попытки переписчиков упорядочить родственные и прочие связи между большеущерцами оказались бесплодными и даже вызвали еще большую путаницу — одна женщина, например, начала требовать алименты на несуществующих детей от несуществующего отца (за что, кстати, была поколочена вполне существующим, но очень ревнивым сожителем). Один из мужчин оказался многоженцем (если, конечно, верить словам его любовниц), другой, наоборот, являясь почтенным отцом семейства, без соответствующих бумаг превратился вроде как в злостного алиментщика для собственных детей, которых он на своем горбу вырастил и выходил.
Но самой главной проблемой, с которой столкнулись переписчики в Больших Ущерах, явилось то, что жители деревни были абсолютно не в состоянии объяснить, чем они по жизни занимаются. Те, кто работали на молокозаводе или на ином другом предприятии, не только не могли назвать должность, которую занимали, но сникали даже при попытке описать работу, которую выполняли. Те же, кто перебивался случайными заработками, и вовсе бекали и мекали что-то настолько невнятное, что лишь раздражали переписчиков, ибо бекание и мекание, как известно, в анкету не занесешь, а заносить что-то надо было.
Последней каплей стал визит несчастных служителей статистики к Гришке-плотнику. Испытанием для их расшатанной психики стало даже не то, что они не поняли у него ни единого слова (за исключением, конечно, мата), а то, с какой уверенностью, четкостью и искренней готовностью помочь переписчикам отвечал он на вопросы. Возникало стойкое ощущение, что Гриша-то нормален, а ненормальны как раз те, кто его не понимают. Например, на вопрос о месте рождения Гришка бодро рапортовал: «Гундявому филимону, ёпт, полтора хера на ряшку за глаза, а дюбель, нах, киздить или малохульник хреначить — ему один хрен», а на вопрос о семейном положении отвечал более лаконично: «Всяка лярва шныгу чумазит».
Так или иначе, покинули переписчики Гришкин дом через полтора часа с анкетой, в которой были заполнены всего две графы: имя и профессия (о которой они, кстати, ошибочно судили по его кличке, ибо никаким плотником он никогда не был, а прозван был так, потому что когда-то переспал с женой местного плотника, за что и был жесточайше избит последним и даже потерял несколько зубов).
На следующий день, чертыхаясь и проклиная нелегкую свою долю, переписчики позорно бежали из деревни, впервые спасовав перед непобедимым противником. В дальнейшем задачу по переписи возложили на капитана Бузунько, который, будучи родом из Больших Ущер, блестяще с ней справился и был произведен в майоры.
Возвращаясь к Пахомову, стоит заметить, что переписчикам он искренне сочувствовал (ибо был одним из немногих, у кого имелись и документы, и внятная личная информация), но ничем помочь не мог. С другой стороны, будучи, как я уже говорил, сторонником природного хаоса, он с некоторым удовлетворением отметил факт противостояния оного в лице местных жителей всякой упорядоченности и еще раз порадовался за себя, выбравшего столь близкое его философии место проживания.
11
В 8 утра майора Бузунько разбудил звонок телефона.
— Алло. Майор? Как дела продвигаются? — раздался по-начальственному бодрый голос Митрохина из райцентра.
— Да ничего, — скосив глаза на циферблат лежащих на тумбочке часов, ответил сонный Бузунько. — Пока всё по плану.
— Кто это там еще? — пробурчала, зарывая лицо в подушку, жена.
— Что значит «пока»? — помрачнел Митрохин. — Ты меня, майор, не пугай. Мне эксцессы не нужны. Давай-ка уж всё по плану и не «пока», а от начала и до, как говорится, победного конца. Чтоб, — добавил он почему-то после паузы.
— Все так и будет, — твердо ответил Бузунько, пытаясь зарядиться бодростью, исходившей от начальства.
— Вот это другое дело. А то мне еще одна перепись не нужна. Понимаешь, о чем я?
Бузунько поморщился — инцидент с переписью был вечным укором со стороны начальства, хотя он-то как раз был тем, кто спас положение.
Митрохин знал, что упоминание о переписи заденет майора, но именно этого и добивался.
