21
— Кать, Кать! Ты чего?
Катька очнулась от резких обжигающих хлопков по щекам. Затем в эту боль неожиданно вклинилось что-то мокрое и шершавое.
— Бульда, фу! — услышала она грозный голос Климова, еще не видя его самого. — Ах ты ж зараза! Бульда, брысь под лавку! Я кому говорю?!
Катька открыла глаза. Над ней стоял Климов, у него между ног была зажата голова бульдожихи. Голова эта отчаянно дергалась, плевалась, потявкивала и хрипела, пытаясь вырваться из тисков худых климовских ног. Язык Бульды свисал почти до пола, зад в приступе радостного возбуждения отчаянно вилял.
— Бульдочка, — приподнялась Катька, все еще сидя на полу и протянув руку к приплюснутой морде Бульды. — Отпустите ее, дядь Вить. Задохнется ж!
Климов нехотя разжал колени. Бульда тут же прыгнула всем телом на Катьку, и та, охнув, снова повалилась на пол.
— Ну, всё, — сказал Климов, схватил Бульду под пузо и выпихнул ее на улицу. Потом помог встать Катьке.
— Вот ты напугала, так напугала, — сказал он, усаживая Катьку за стол. — Часто это у тебя?
— Да нет, — помотала та головой, — пару раз было, что прямо слабела, а так, чтоб совсем.
— На-ка, выпей молока, — Климов поставил на стол стакан с молоком. — Авось в себя быстрей придешь. А то я даже не понял. Ты про Митю спросила, я ответил, и тут ты такая бац! А я.
Тут Катька, вспомнив причину падения, вцепилась Климову в отворот рубашки.
— Митька уехал?!
— Ну да, — высвобождая рубашку из Катькиных рук, ответил тот.
— Навсегда, — со вздохом произнесла Катька, всхлипнула и отвернулась.
— Да ну тебя совсем! К вечеру ж вернется! Приятель его попросил помочь кирпич сгрузить для строительства.
— Ой! — подняла голову Катька. — А я ж думала навсегда. Фу ты! А я, дура.
И засмеялась, вытирая кулачком набухшие от слез глаза.
— Прости, дядь Вить, это я по глупости бабьей, — радостно затараторила она, — мне ж Танька сказала, что уезжать он собрался, вот я хлопнулась в обморок.
— Не знаю. Может, и собрался. А может, пока так, планы одни. Да и куда ему ехать?
— Не знаю. В Москву.
— А что, его в Москве оркестр на вокзале с цветами встречает? Надо ж знать, куда и зачем ехать. В институт он провалился.
Катька закусила губу, а Климов вдруг хлопнул ладонью по столу так, что подпрыгнул стакан с молоком.
— Ну ты ж знаешь его! — закричал он. — Упрется как танк, и всё тут! Если вбил себе что в голову, молотком не выбьешь. И молчит. Обидно. Вот я даже и не знаю, вбил он себе что-то в голову или нет, потому что молчит. Но чувствую, вбил. Потому что не ты первая мне это говоришь. Это он нам ничего не рассказывает, а другим — нате, пожалуйста! Я и Любке говорил, надо что-то делать! Ему ж, дураку, через год в армию. А он провалился. А он же у нас единственный… балбес. Мы ж его так избаловали, что я его не то что в Москву, я его в райцентр одного пустить боюсь. Он же.
И Климов, не справившись с нахлынувшими чувствами, всхлипнул и опрокинул в себя Катькин стакан с молоком, крякнув, как будто это была водка.
Катька не следила за зигзагами климовских мыслей, но отметила про себя, что кое-что упустила из виду, когда думала, отдавать или не отдавать письмо. А именно армию. Получалось, у нее в кармане лежит нечто большее, чем просто угроза Митиного отъезда — у нее лежит его ближайшее будущее. Это меняло дело. Письмо надо было отдавать. Но отдавать его просто так, не попытавшись выторговывать у судьбы и для себя какого-нибудь гостинца, Катька не могла. В любом случае, если отдавать, то не сейчас и не дяде Вите. А только непосредственно Мите и лучше бы с глазу на глаз.
— Ладно, — встала она и достала из сумки извещение. — Мне, пожалуй, пора. Вот тут извещение. Завтра в клубе собрание.
— Опять? — всхлипнул еще в мыслях о сыне Климов.
— Ну да. Что-то типа предварительного экзамена. А я пойду. Расписываться не надо.
— А ты как, нормально себя чувствуешь-то?
— Да нормально, нормально, — засмеялась Катька. — До свадьбы заживет.
И уже в дверях обернулась.
— А тетя Люба где?
— Да ну ее, — махнул рукой с досадой Климов. — Пошла на читку. Совсем баба рехнулась на старости лет. Сидела, сидела, а тут, как узнала, что там друг дружке морды бьют, решила сходить. «Посмотрю, — говорит, — как народ нынче развлекается. А то послезавтра все закончится, а я так и не поучаствовала». Вечно приключений себе на задницу ищет.
— Ну ладно. Тогда ей привет. А Митьке скажите, что я вечерком или завтра загляну. Есть у меня кое-какое дело до него.
— Да ясно, какое дело, — кивнул Климов в сторону Катькиного пуза.
— Да нет, — отмахнулась Катька. — Другое дело. Тоже важное.
И вышла.
22
После разговора с Лёней Емельчуком из райцентровской библиотеки Пахомов какое-то время постоял в нерешительности, а затем бросился к вешалке, начиная, как всегда в минуты душевного волнения, внутренний монолог.
«Ну майор! — думал он, обматываясь шарфом. — Ну фрукт. „Не знаю", „выкинул", „сжег", „разрешаю оставить пробел"! Ясен хрен, разрешаешь. Тайны мадридского двора. Ну нет! Это вы кого-нибудь другого дурите! А меня не надо! Ладно, сейчас я подъеду, и мы вмиг разберемся, кто тут кому что разрешает! Был указ или не было. Был спецвыпуск или не было. Лёнька мне лапшу на уши вешать не будет. Я знаю. Сейчас бы только на Серикова не напороться».
Антон надел пальто, нахлобучил ушанку и выскочил на улицу. Серикова нигде не было. Антон натянул ушанку по самые брови и побежал по хрумкающему снегу.
На протяжении всего пути до отделения он ни на секунду не прекращал монолог. Это было, правда, больше похоже на диалог, в котором говорил только один, додумывая реплики за другого. На каждый будущий ответ майора у Пахомова уже было заготовлено по сотне вопросов, на каждое предложение по сотне возражений. Через полчаса он влетел в отделение. Понесся по коридору, не раздеваясь. Из-под сапог летели белые хлопья снега. «Здорово, Антон, ты куда?» — испуганно отскочил в сторону Черепицын. Он был с Гришкой-плотником, которого вел куда-то под локоть.
Антон будто и не заметил их, пробежал мимо, не повернув головы. Но, как всегда бывает, когда долго готовишь пламенную речь, непредвиденное поведение оппонента меняет все дело и боевой настрой спускается с позорным шипением, как проколотая шина. И тут все вышло совсем не так, как представлял себе Антон. Когда он ворвался в кабинет майора, за столом никого не было. Но настольная лампа горела, и в воздухе еще витал едкий дым от бузуньковских папирос. Пахомов растерянно оглядел комнату, выглянул в коридор, затем снова заглянул в кабинет.
