Пахомов придвинул к себе список жителей Больших Ущер, и какое-то приятное чувство охватило его естество. Он вдруг почувствовал себя военным стратегом перед картой сражения. Вот он, краткий миг его славы. А эти люди… ха! спят и не ведают, что судьба их находится в похмельных пахомовских руках. Антон пробежал глазами по строчкам фамилий. Вот спит Валера-тракторист. Ведь это он, гад, вчера за Пушкина пить предлагал. Ну и получай своего Пушкина. А, впрочем, нет. Дадим-ка мы тебе вот этого. И вот этого еще вдобавок.
Пахомов написал Валерину фамилию в присланном списке.
— Не много ли? — встревожился Черепицын. — Целая ж глава! Да еще плюс вот эти гаврики.
— В самый раз, — с неожиданной злобой ответил Пахомов.
Вот Гришка-плотник. К Гришке у Пахомова не было никаких претензий, но тут встрял Черепицын.
— Гришке дай так, чтоб подавился, сука. Пахомова удивила резкость пожелания.
— С чего это?
Тут все было просто. Когда-то Гришка занял у сержанта пятьсот рублей, а отдавать наотрез отказался. Злопамятный Черепицын, впрочем, решил не посвящать библиотекаря в свои личные обиды.
— Да просто так. Ему полезно.
Антон начал подыскивать подходящую месть для Гришки. Задача была несложной. Любой текст содержал огромное количество слов, незнакомых Гришке, в лексиконе которого было несколько десятков неопределенных междометий, слов-паразитов и матерных восклицаний, понять которые мог только он сам. Из этой каши Гришка умудрялся лепить причудливые фразеологические обороты, чем-то удивительно напоминавшие классические русские пословицы. На простой вопрос «Сколько времени?» Гриша отвечал примерно следующее: «Не бзди, ёптить! Тебе и хрена напополам с хером хватит, чтоб жопу не жало». Это если он пребывал в определенном расположении духа. Если же в неопределенном, мог сказать: «Эээх, мля, фуё-моё, кабы, ёпт, сырок плавленый фуячить мог, так и киздоболить не об чем было». Немного поразмыслив, Пахомов нашел и для Гриши подходящего поэта-авангардиста. «Пусть сержант со своими недругами сам разбирается, а у меня свой метод», — подумал Пахомов.
И перешел к следующей фамилии. Агафья Борисова.
— Этой тоже подзаправь, — злорадно хихикнул Черепицын.
«Бабка Агафья-то чем тебе насолила?» — подумал Антон, но спрашивать не стал.
Однако Черепицын как будто прочел мысли Пахомова.
— Да траванулся ее самогоном на прошлой неделе. Чуть копыта не откинул. Налила какой-то дряни. А когда вернулся, чтоб присовестить, так она спустила своих четвероногих друзей. Хотел было шмальнуть по ним, да подумал: вредная она, еще накатает на меня телегу, потом доказывай, что ты — не сигареты «Кэмэл», блин.
Тут Пахомов вспомнил, что и у него была похожая история.
Месяца два назад приезжал к Агафье ее внук. Зашел к Антону в библиотеку, взял несколько книг почитать, да и увез их с собой. А когда Пахомов настойчиво потребовал от бабки вернуть книги, та на него своих дворняг прикормленных спустила. Ладно, Агафья. Вот и на нашей улице праздник. Получай… получай… кого бы на тебя спустить? А список-то хороший достался Большим Ущерам, даже странно — тут те и восемнадцатый век, и девятнадцатый, и двадцатый, всего по чуть-чуть. И проза, и поэзия, и даже какие-то философские работы. Правда, много отдельных глав из разных произведений — ну а иначе как делить на всю страну? Сейчас, бабка, я на тебя спущу что-нибудь позлее твоих псов паршивых. Что б тебе такое дать?
Как назло, ничего такого «злого» в списке не было. Пораскинув мозгами, Пахомов решил дать ей подборку стихов Кузмина. Ради некоторых строчек, которые презабавно прозвучат в ее устах. Он даже хихикнул, чем вызвал недоумение Черепицына. На этом, впрочем, злость библиотекаря иссякла, и он решил сержанта больше не слушать, тем более что больно жирно будет под каждого индивидуальную программу подбирать. Он попросил Черепицына вслух зачитать список жителей, а сам стал наугад ставить их фамилии напротив авторов и их произведений. «Как Бог на душу положит», — думал Пахомов, явно ощущая себя в тот момент Творцом, вдыхающим жизнь в мертвые тела большеущерцев. «В это тело вдохнем любовную лирику, а в это, наоборот, революционную, в то немного философской прозы, а в это чуть-чуть юмора. Может, кстати, и не такой уж это и бред», — все больше распаляясь, думал библиотекарь и щедро бросался золотым запасом российской литературы, как загулявший купец шальными деньгами. «Может, только так и надо с этими людьми. Учить любви силой. Душу возвышать указами. В приказном порядке сердца искусством облагораживать. Хотя черт их разберет». Через полчаса все было кончено.
— Финита ля комедия, — сказал Пахомов и устало откинулся на спинку стула.
— Хорошо, — шмыгнул носом взмокший от напряжения Черепицын. — Так и чего теперь?
— Так и ничего. Сейчас поедем на твоем тарантасе в библиотеку, выберем книги и свезем в клуб.
— А у тебя все это в библиотеке есть?
— Не боись, сержант. А чего нет, так то пускай Бузунько в райцентре ищет. Не наша это забота.
Они поехали в библиотеку и до обеда провозились среди пыльных полок, разыскивая нужную литературу. Нашлось все. Впрочем, Антона это не сильно удивило. Он знал, что библиотека у него неплохая. Во-первых, буквально полгода назад само здание посчитали архитектурным памятником и выделили дополнительные средства из бюджета — многое тогда приобрели. А во-вторых, две библиотеки, располагавшиеся в соседних деревнях, были неожиданно упразднены, и весь материал, хранившийся в них, перевезли в Большие Ущеры.
К трем часам они с сержантом отвезли книги в клуб. Пахомов ушел к себе отсыпаться, а Черепицын, проклиная все на свете, вернулся в отделение. И сразу зашел к Поребрикову.
Тот дрых без задних ног. Сержант присел на кровать.
— Эй, алло, террорист хренов, — подергал он спящего за плечо.
— А? — испуганно вскочил Поребриков. — Че, завтрак?
— Завтрак, завтрак. И обед с полдником. На-ка. Для ликвидации голода.
И Черепицын положил перед арестантом увесистую книгу.
— Че это? — хмуро спросил Поребриков, протирая опухшие от сна глаза.
— Конь через плечо. Платонов. Писатель. Учить будешь. Наизусть.
Сон у Поребрикова как рукой сняло.
— Не, сержант, — испуганно затараторил он. — Я на это дело не подписывался. Мне пятнадцать суток. Это да. А вот это. Это нет. Да за что? Что я тебе сделал? Говорю же, ну находит на меня иногда, прям беда. Вот и звоню. Сам себя потом проклинаю. А ты прям сразу вот так. Хочешь меня в дело употребить — давай. Я ж не против! Я ж только за. Может, двор тебе убрать, так давай. Я уберу. Двор. До забора, — уточнил на всякий пожарный Поребриков. — А вот это. Это за что? Тебе что тут, концлагерь, что ли, какой? Эксперименты над живыми людьми ставить на себе не позволю. Я это… буду писать. В конвенцию по правам людей. Нет, сержант, так дело не пойдет. Я на такой беспредел не подписываюсь. И точка.
