В моей группе снова арестованы двое. Оказались, представьте, немецкими шпионами. Жаль, что я не знал этого раньше – заставил бы их переводить научные статьи с немецкого. Любопытно, что в Первую мировую оба пострадали от немцев: у одного убит отец, а другой ранен в легкое немецкой артиллерией. Довольно беспринципные граждане, не находите? Впрочем, мой сарказм в данной ситуации неуместен.
Кстати, что вы думаете по поводу дел в Европе?
С любовью,
Ваш А. Переверзин
ИЗ ЗАПИСКИ И. СТАЛИНА А. Н. ПОСКРЕБЫШЕВУ
10 ноября 1938 года
Т. Поскребышев!
Передайте тов. Ежову, что как-то нехорошо получается. Историки во главе с Переверзиным делают хорошее нужное дело, а он мешает им работать. Арестовывает невинных людей, устраивает допросы и, кажется, даже пытает. Он что, возомнил себя наместником бога на земле? Или Великим Инквизитором? Передайте ему, что если кот вместо мышей ловит мух, это плохой кот. А плохие коты нам не нужны. Народ доверил ему этот пост, народ может и отобрать. А если так решит народ, то тут даже мое заступничество не поможет. Я против народа ради товарища Ежова не пойду.
И. Сталин
XXVI
Сутулую фигурку Бублика Костя заметил издалека – тот стоял у крыльца продмага и курил.
– Ну, чего у тебя? – спросил он, подходя и протягивая руку.
– Здоров, – ответил Бублик, пожав Костину руку и пульнув в сторону недокуренную сигарету. – Слушай, Рэмбо, дельце есть на пять минут. Подсобишь?
– Опять? А Гремлин у вас на что?
Ввязываться в очередную потасовку Косте ужасно не хотелось – он-то рассчитывал на какую-то полезную информацию.
– Да Гремлина второй день нигде нет, – сказал Бублик и сплюнул куда-то в сторону. – Да и буду я еще с этим отморозком связываться.
– А Димон?
– Димон на месте дежурит, но если ты к нам присоединишься, будет совсем хорошо.
– А что стряслось-то?
– Да блин… два хачика рядом с Лесной улицей трутся. Территория не наша, так что нам насрать, но вот только они квартиру собираются снять под склад для своего барахла. В нашем доме. Третий день шастают, вынюхивают.
– Ну и чего ты от меня хочешь?
– Да ничего. Они хлипкие в принципе, их соплей перешибить можно, надо только, чтоб мы попредставительнее выглядели.
– Я не пойму, Бублик, вам чего, делать нечего, что ли? Вы вообще учитесь, работаете?
Костю раздражало не «тунеядство» этих «пограничников», а их желание играть во все это.
– Да ладно, – расплылся в улыбке Бублик. – Нет так нет. Сами справимся. Приходи на акцию. Ну, бывай.
– Какую еще акцию?
– Да намечается тут. Сам узнаешь. Кстати, Геныч про тебя спрашивал.
– На предмет?
– Поговорить хотел.
– Поговорить? – задумчиво хмыкнул Костя. – Поговорить можно. А он дома?
– А где ему еще быть?
Бублик махнул на прощание рукой и скрылся за продуктовым – там, невзирая на чистый газон и свежевыкрашенную решетку, была протоптана тропинка наискосок.
Костя посмотрел ему вслед. «Можно сто раз подравнять траву и выкрасить сто оград, русский все равно пойдет наискосок».
Квартиру Геныча было не узнать. После последней вечеринки у Кости сложилось стойкое впечатление, что здесь всегда шумно, грязно и накурено. Однако сейчас он оказался в другом мире: вокруг невесть откуда взявшиеся стеллажи с книгами, ковролин выдраен, мебель в идеальном порядке.
Костя сидел на диване, дожидаясь, пока Геныч вернется из кухни с пепельницей, и судорожно соображал, в какую сторону гнуть разговор.
Геныч вошел тихо. Он поставил пепельницу на стеклянный столик, сел на стул и закурил.
– Ну, как продвигается расследование?
Косте хватило одной секунды, чтобы понять: отрицать очевидное – самая большая глупость, которую можно сделать сейчас, тем более что и конспирации-то особой не было. В открытую так в открытую.
– Хорошо продвигается, – ответил он безо всякого вызова, как если бы его спросили, любит ли он мороженое.
Про себя, однако, подумал с какой-то равнодушной тоской: «Хлыстов, наверняка, уже стукнул. Сейчас я спрошу, правда это или нет, а мне ответят удивленным "Какой Хлыстов?" Все играют, играют».
Озвучивать эти мысли Костя не стал.
– Изучаешь нашу структуру? – ухмыльнулся Геныч.
Костя решил улыбнуться в ответ – откровенность есть откровенность, не темнить же там, где все ясно.
– А она у вас есть? – спросил он, доставая сигарету из пачки, но при этом не выпуская собеседника из виду.
Геныч усмехнулся.
– Не знаю. Это вы так считаете.
– Мы – это кто?
Геныч пожал плечами:
– Да мало ли. МВД, ФСБ, военные какие-нибудь. Кто вас разберет. Да ты не боись, мне лично все равно, а другим я могу и не говорить. Вот такой я добрый.
– Значит, нет структуры? – пропустил мимо ушей сентенцию о доброте Костя.
Геныч снова пожал плечами.
– А какая должны быть структура? Типа каких-то скинхедовских сборищ – маленькие фюреры и маленькие нацисты, ну и всякие идеологи? Нет, – решительно помотал он головой. – Хотя, врать не буду, ко мне всякая информация стекается, но я здесь не главный и ничем не заправляю. А так. Здесь просто люди живут – вот и вся структура. Как ты и я. Точнее, проще нас. Или тупее.
– И что же эти люди делают?
– Да мало ли! Дышат воздухом, рожают детей.
– И колошматят приезжих.
– Ну а как иначе? Хотя чушь это – никто никого не колошматит. Этим отдельные отморозки занимаются, типа Гремлина. Я вообще-то против. Нет, врать не буду, мы, ну в смысле те, кто образованнее и умнее, пытаемся это быдло направлять. И в узде, как видишь, держим – с оружием никто не бродит. Да и убийств не было. А мордобития... ну...
– И Оганесяна не убивали.
– А-а... понятно.
– Что тебе понятно?
– Цель визита, ха-ха. Господи, ну конечно, всякое бывает. Но это уже отморозки.
– Которых прикрывают такие, как ты, и такие, как твой так называемый народ.
– Ну, вот опять. Можно подумать, Оганесян – невинная овечка. Ему намекнули раз, намекнули два. Да ты же был у Хлыстова – он тебя наверняка просветил насчет методов вашего Оганесяна.
– Нашего?
– Ну вашего, нашего, – поморщился Геныч. – Что ты к словам-то цепляешься? Уж скорее вашего, чем нашего.
Костя выдержал паузу – легкая тень на плетень не помешает.
