Не секрет, что так бывает,
Зубы тоже убегают,
Вставим пломбы там и тут,
Будет в ротике уют.
Костю умилила строчка «Вставим пломбы там и тут». Этой фразой автор явно готовил бедного ребенка к печальному факту, что пломб в его жизни будет много, и нечего по этому поводу нюни распускать. «А пломбы всё ставят и ставят, а зубы бегут и бегут», – мысленно переделал известные поэтические строки на стоматологический лад Костя. Но все это было бы мило и забавно, если бы не еще один плакатик, висевший рядом. На нем был все тот же призыв чистить зубы и лечить пародонтоз и кариес, но картинка. Картинка была запредельной. На ней вышеупомянутые болезни изображались в виде бесформенных человечков, которые живут во рту. Один, в кепке-аэродроме, с большими усами и с надписью «КАРИЕС» на груди, стоит за прилавком, где выставлены детские зубки, и на каждом стоит ценник. Пафос картинки понятен – вот, мол, как болезни лишают нас зубов, но кавказская внешность усатого продавца смущала. К тому же диковато выглядело то, что он эти зубы еще и продает. То есть наживается. «М-да, – подумал Костя, – до дружбы народов здесь еще срать и срать».
В этот момент в кабинет вошла завуч. На ней был строгий бордовый костюм, а на голове возвышалась допотопная укладка, которую во времена Костиного детства школьники называли «вшивый домик».
– Здравствуйте, – сказала завуч дружелюбно и протянула руку для пожатия. – Извините, что не могу принять вас у себя. Ремонт.
На слове «ремонт» она развела руками и тут же проверила сохранность прически легким прикосновением пальцев.
– Ничего страшного, – сказал Костя и сел на стул у стены.
Завуч села на стул напротив.
– Меня зовут Константин. Я отец Лены Васильевой.
– Леночки? А-а. Ну что же… девочка хорошая, прилежная. У нас с ней проблем нет.
– Зато у нее есть проблемы, – сказал Костя и с досадой подумал, что это прозвучало резче, чем он того хотел.
– С нами? – удивилась завуч, несколько наигранно приподняв брови.
Костя вздохнул и попытался изложить суть претензии, хотя это далось ему нелегко – «чувства к делу не пришьешь», как любил говаривать Разбирин. Однако завуч поняла Костю с полуслова.
Вот только реакция ее была не такой, какую ожидал Костя.
– А что вы хотите, чтобы я сделала? – с легкой усмешкой спросила она его.
– А вы считаете, что ничего делать не надо?
Костя почувствовал, что снова говорит излишне агрессивно, но сдерживать себя уже не хотел.
– Послушайте, – ответила завуч и вдохнула. – В ее классе двадцать три человека. Из них почти три четверти – дети выходцев с Кавказа, с Востока, из Китая, черт-те откуда, уж извините за такую неполиткорректную приставку. Но вы как русский меня поймете.
– И что?
– Ничего, – удивилась она. – Они сбиваются в свои компании, создают свою территорию. Ничего удивительного, что остальные чувствуют себя меньшинством. И потом не забывайте, что в национальных вопросах мы особенно уязвимы – у нас штат укомплектован наполовину из учителей разных национальностей. А где, я вас спрашиваю, мне других за ту же зарплату найти?
– Ну хорошо, а мне-то, мне-то что делать?!
– А мне?
Завуч помолчала, затем пожала плечами и добавила:
– Ищите другую школу.
– Я?! – возмутился Костя. — Я должен искать другую школу?!
– Послушайте, Константин, вы взрослый человек. Ситуация по нынешним временам вполне обычная. В конце концов, поверьте, бывает и хуже. Вон, в 23-й школе процент соотношения еще хуже. В восьмом классе всего один русский.
И ничего. Опять же, я, конечно, могу поговорить с классом, попросить их быть терпимее, но дети это воспримут как ябедничество со стороны Лены, а это приведет к гораздо более неприятным последствиям. Вы этого хотите? И потом… ее же никто не бьет.
Костя почувствовал, что в голове у него что-то закипело, и он решил промолчать, дав себе несколько секунд, чтобы остыть.
– Простите, просто я вас раньше не видела. Я все больше с Леночкиной мамой. Вероника, кажется.
– Да, Вероника, – сказал Костя сквозь зубы.
Завуч кивнула, порадовавшись собственной памяти.
– Очень милая женщина. С ней все в порядке? – искусственно взволнованно спросила завуч, чуть наклонившись вперед.
– Нет... то есть да... с ней все в порядке...
Посвящать завуча в семейные дела почему-то не хотелось.
В этот момент заверещал звонок на перемену, и Костя, сухо попрощавшись, вскочил и вышел в коридор, оставив за спиной недоумевающую женщину.
Широкими шагами он двинулся по направлению к кабинету, где сидел Ленкин класс.
Подойдя ближе, Костя увидел, что дверь кабинета уже распахнулась и оттуда с дикими воплями вылетает стая учеников. Вывалившись, как разваренные пельмени из закипевшей кастрюли, они понеслись по вестибюлю школы, словно рвались к какой-то одним им ведомой цели, хотя на самом деле никакой цели не было. Им важно было не «куда», а «откуда». А сорок пять минут для второклассника – это почти убийственное сдерживание бьющей через край энергии. Костя внимательно вглядывался в пролетающих мимо него детей. Как выглядит Ринат, он не знал, но счастья можно было попытать.
– Стоять, – схватил он одного из мальчишек за плечо. – Ты Ринат?
– Нет, – махнул тот рукой, – я Тенгиз.
Костя отпустил его и схватил следующего, кто, по его мнению, мог бы быть Ринатом.
– Ты Ринат?
– Я? Не, я Ваня.
– Ваня? – удивился Костя несоответствию русского имени и отчаянно южной внешности паренька. – Ладно. Слушай, Ваня, а покажи мне, кто тут Ринат.
Смуглый Ваня завертел головой в разные стороны, словно она была на шарнирах.
– А вон он, – вытянул он руку в сторону одного из бегущих.
Костя отпустил Ваню и бросился догонять Рината. Поймать того удалось только у дверей туалета.
– Ринат? – спросил Костя, легонько дернув темноволосого парнишку за плечо.
– Ну, – сказал тот развязно, недоверчиво развернувшись лицом к незнакомому мужчине. – Че надо?
– Ишь ты, деловой, – усмехнулся Костя и присел на корточки. – А я тебе сейчас скажу, «че надо». А ты меня очень внимательно слушай. Лену знаешь?
– Ну.
– Баранки гну, – твердо, но без агрессии сказал Костя, по-прежнему держа Рината за плечо и даже слегка сдавливая его по мере разговора. – Лена – это моя дочка. Так вот. Если она мне хоть раз на тебя пожалуется, что ты ее обозвал, толкнул, поставил подножку или кому-то из своих приятелей сказал, чтобы они это сделали, и все такое прочее, то я, друг мой Ринат, сделаю очень плохо. Тебе. Или твоим родителям. Я доступно говорю? Так что даю установку на ближайшие десять лет, а желательно и на всю жизнь: сделай так, чтобы Лена, приходя домой, не говорила, что ее дразнят или обижают. Русский язык понимаешь?
