– Оставим деревню?
– Видимо, так.
– Так зачем же ее освобождать, если мы ее затем оставим? Немцы же все равно займут.
– Ты, лейтенант, учился?
– Учился, – доверчиво кивнул Муха.
– Тебе в твоей школе про приказы ничего не говорили?
Лейтенант замялся.
– Говорили, товарищ майор.
– Ну а какого хера ты мне тогда нервы треплешь?! – разозлился Криницын и выплюнул недокуренную самокрутку. – Думаешь, один такой умный? Я вот тоже не дурак, а второй час с этим приказом ебусь. Так что собирай свой взвод. Да и моих собери. Привал окончен. Воевать пора.
Через полчаса рота была построена. Шли тяжело. Видимо, оттого, что ни солдаты, ни их командиры не понимали цели и смысла своего возвращения. Населенные пункты обходили стороной. Не только потому, что боялись наткнуться на немцев, но и потому, что народ реагировал на их шествие нервно. Вместо того, чтобы порадоваться движению своих на запад, над криницынской ротой зло посмеивались. В первой же свободной от немцев деревне, куда бойцы зашли добыть провиант, они столкнулись с крайне неприязненной реакцией местных.
– Что, тяжело? – язвительно спросил какой-то дед. – Драпать-то, оно, поди, легче. А может, заблудились? Так восток, он – тама.
И он ткнул грязным жилистым пальцем в сторону восходящего солнца.
– А мы к немцам идем сдаваться, – огрызнулся кто-то из роты, на что дед вдруг совсем озлобился и запустил в шутника пустым ведром.
Связываться с пенсионером не стали, но и в деревни больше не заходили. На помощь местного населения рассчитывать не приходилось. Питались ягодами и корешками, толк в которых знал Захарченко. Оказалось, что, помимо деструктивных наклонностей, этот сибиряк обладал воистину безграничными познаниями по части выживания в дикой природе. То учил солдат, как правильно распределять силы во время ходьбы, или как костер быстрее разжигать, или как лучше форму сушить, то объяснял, как на местности ориентироваться, по каким следам какого зверя выслеживать, какие травы против какой хвори употреблять. И вообще, все тугодумие Захарченко куда-то девалось, едва он оказался наедине с родной стихией.
«Надо же, – изумлялся Криницын, – такая страсть к разрушению и такое знание природы в одном человеке. Прямо диалектика».
Майор не знал точного значения слово «диалектика», но помнил, что это что-то из Маркса – то есть правильное и хорошее. Что-то про борьбу противоположностей.
Глава 31
Проснувшись на следующий день после ночной резни под руководством Шныря, невидовцы обнаружили, что власть в деревне в очередной раз переменилась. Не то чтобы эта новость их сильно удивила – крики и выстрелы слышали все, но, повинуясь инстинкту самосохранения, на улицу никто нос не совал. Зато к утру выяснилось, что теперь всем заправляют мрачные люди в расхристанной немецкой форме явно с чужого плеча, которые со спартанским спокойствием поглощают местный самогон и о причинах и целях своего появления в Невидово не распространяются, да и вообще больше молчат, чем говорят. А если и говорят, то на малопонятной смеси из тюремного жаргона и мата. Там и тут виднелись свежие следы крови, но спрашивать о деталях произошедшего невидовцы побоялись. Ясно было только то, что кровь принадлежала внезапно «испарившимся» немцам. Их уголовники при помощи собственного лагерного конвоя оперативно утопили в болоте. После чего так же оперативно и в том же болоте утопили самих конвоиров. Кое-кто из невидовцев предположил, что пришельцы – партизаны, ушедшие в леса от немецкой власти. Но для партизан те были слишком «неместными», да и для гражданских слишком уж однотипные: у всех щетина, худоба, волосы короткостриженые, наколки по телу (что для невидовцев было в диковинку). А главное, говорили с непонятным выговором (да еще каждый со своим). Была также высказана мысль, что это какой-то секретный карательный отряд. Вот только не совсем было ясно, зачем бойцы напялили на себя немецкую форму. Разве что для маскировки. Наиболее близкой к истине была версия Гаврилы. Он сказал, что, скорее всего, это просто сбежавшие преступники. Но эта версия порождала кучу вопросов – откуда они сбежали в таком количестве, зачем приехали именно сюда, на кой ляд им понадобилось резать немцев, рискуя при этом жизнью, и наконец, почему они не тронули мирное население – преступникам-то в общем все равно, кого грабить. Преступник-патриот – явление странное и подозрительное.
В 9 утра невидовцы, впрочем, покорно собрались у телеграфного столба. К тому времени труп несчастного Фляйшауэра уже был снят и закопан – а точнее сказать, забросан дерном и глиной – где-то на окраине деревни. Отключенное радио растерянно молчало, словно не зная, что ему теперь вещать. Фролов с Никитиным тоже пришли, и теперь топтались на месте, зевая и слегка покачиваясь от наваливавшегося недосыпа. Рядом стояла Серафима. Она время от времени придирчиво оглядывала Никитина, то поправляя ему ворот рубашки, то отряхивая штаны, будто тот был первоклашкой на первосентябрьской линейке.
– Не спать, – упрямо бормотал сам себе оператор, не обращая внимания на Фимины ухаживания.
– Когда же они начнут? – вздыхал Фролов, с трудом сдерживая зевоту. – И на кой мы вообще сюда приперлись?
– Начало завсегда скучное, – сказал сосед Фролова справа – мужик, у которого на голове была почему-то зимняя ушанка с одним опущенным наушником.
Заметив вопросительный взгляд на своем головном уборе, он коротко пояснил:
– Ухо продуло.
Фролов подумал, что надо как-то отреагировать на эту информацию, но не знал, как именно, поэтому ограничился вежливым «бывает».
Наконец, появился Шнырь в окружении нескольких уголовников. Выйдя в центр, он принялся разглядывать толпу. Лицо его не выражало ничего, кроме задумчивости – похоже, как и радио, он не очень представлял, что собирается сказать. Он только знал, что явить себя народу – обязательный ритуал установления власти. Народ должен убедиться, что ими управляет живой человек. А затем можно хоть вообще не появляться – только портрет показывать. Толпа же взирала на Шныря сотней равнодушных глаз (минус один глаз Сеньки Кривого), поскольку перемены, тем более если это перемена власти, никого не радовали, но и не сильно заботили. Власть пришла, власть ушла.
Кулема как верный адъютант взял слово первым.
– Ша, татарва! Шнырь ботать будет, – сказал он и тут же почтительно отступил назад.
Невидовцы притихли и с интересом перевели взгляд на главного.
– Хлипкий, – заметил мужик в ушанке.
– В общем так, граждане, – начал Шнырь, стараясь не сбиваться на блатную феню, – в деревне вашей отныне новая власть. Теперь мы боговать будем. В смысле руководить. Обещаю, что все будет по справедливости.
– Это как? – почти с ходу перебил его дед Михась.
– Обижать зазря не будем, но и от вас просим спокойствия и подчинения.
– Ну а конкретно? – снова поинтересовался Михась.
