Пыхтящие среднеазиатские джинны, по бугристым
лицам которых, мечтательно переползая с одного места на другое, бродили глаза,
рты и уши, подхватили носилки. Сообразив, что её сейчас унесут, Таня привстала
и вцепилась Ягге в морщинистую руку.
– Подождите! Что с моим контрабасом? Ягге
повернулась к Соловью О. Разбойнику.
– Что с контрабасом нашей красавицы? А то
она никак в магпункт спокойно не ляжет! – ворчливо спросила она.
Соловей развел руками:
– Я пытался подстраховать его
заклинанием, пока он по песку кувыркался. Да только гриф все равно треснул.
Прости, что так вышло.
Таня скривилась. Она не хотела плакать,
отворачивалась, но слезы все равно текли. А потом она не выдержала и
разрыдалась.
– Чего куксишься, подумаешь, деревяшка!
Лучше о ноге думай. Срастется криво – до конца жизни будешь гусаком
прискакивать... – недовольно пробурчала Ягге, кивая санитарам.
* * *
Остаток дня оказался для Тани не особенно
приятным, В магпункте все её ссадины покрыли едкой и пахучей мазью, от которой
здорово несло гарпиями и перепуганным скунсом.
Сломанную ногу вытянули и наложили на неё
гипс, под который Ягге, нашептывая что-то, запустила целый коробок упитанных,
похожих на плоские монеты с лапками костеросток. Костеростки немедленно
расползлись по ноге. Они были липкие, противные и заставляли Таню испытывать
зуд и непрерывное пощипывание.
Утешало лишь то, что за перегородкой в
магпункте лежал Баб-Ягун, схлопотавший в раскаленном драконьем брюхе тепловой
удар да вдобавок исцарапанный Риткой Шито-Крыто.
Снаружи восторженные болельщики приветствовали
Гробыню. Их рев. проникал и сквозь двойные рамы магпункта. Богатыри-вышибалы
Усыня, Дубыня и Горыня сколотили нечто вроде передвижного деревянного помоста
и, взгромоздив его на плечи, с триумфом носили Гробыню по всему Тибидохсу.
Изредка проносимая мимо, Склепова показывалась
в окнах магпункта и язвительно усмехалась, помахивая Тане рукой с длинными
ярко-зелеными ногтями.
– Все говорят, что она забила, а ты ей
только мешала. Тормозила её пылесос, висла на ногах... Что ж ты так? Растерялась,
да? – высунувшись из-за перегородки, поинтересовался Баб-Ягун.
Таня молча швырнула в него подушкой.
– Ой, мамочка моя бабуся! Перегревшихся
бьют! – захохотал Ягун, нахлобучивая подушку подобием наполеоновской
треуголки.
Таня отвернулась от него и с головой накрылась
одеялом. Ей хотелось кусаться, лягать кого попало здоровой ногой и вопить, как
какой-нибудь Пипе. Кто же мог подумать, что с трибун все выглядело так
по-идиотски? Она, оказывается, мешала Склеповой забить! Если и Ягун так
считает, что же говорить об остальных?
Постепенно её гнев перегорел. Она стала жалеть
себя и даже поплакала в подушку, но очень тихо, чтобы Ягун ничего не услышал.
Сломанную ногу под гипсом жгло и пощипывало. Казалось, будто костеростки
опутывают её липкой, горячей паутиной.
Покачиваясь на волнах боли и наслаждаясь
малейшим её затишьем, Таня наконец уснула. Как долго она спала, она не знала,
но, вероятно, недолго, потому что среди ночи её разбудили глухие удары.
Тибидохс сотрясали раскаты грома, заставлявшие
это приземистое, похожее на каменную черепаху строение вздрагивать до самого
подвала.
В окна магпункта хлестал ливень. Казалось,
снаружи по стеклам течет река. Брызги просачивались в щели, плохо
законопаченные заклинаниями, и лужами натекали на полу и широком подоконнике.
Ежесекундно небо прочерчивалось огненными стрелами молний – двумя-тремя
одновременно. Тане, кровать которой стояла совсем близко к стеклу, чудилось,
будто все молнии бьют в одну точку – в чердак Большой Башни.
Неожиданно Таня вспомнила слова Соловья: «Да
только гриф все равно треснул!» Тане стало жутко. С трудом дотянувшись до
стула, на котором лежала её одежда, девочка достала записную книжку и стала
поспешно её перелистывать.
Шпоры по нежитеведению, рецепты, как успокоить
разбушевавшегося дракона... Где же это? Ага! Вот она – инструкция по
использованию магического контрабаса! Как славно, что когда-то она догадалась
переписать её с бересты, и ещё приятнее, что эти записи не исчезли, как это
случалось при попытке продублировать запретное заклинание!
Голубоватые вспышки молний выхватывали
об-рывки фраз. Стекла содрогались при каждом ударе грома:
"Данный контрабас... волшебником Феофилом
Гроттером... для полетов на Лысую гору... тонкой магии... материала... палубные
доски Ноева Ковчега... внутри грифа Веревка Семнадцати висельников,
обрывавшаяся...... казнить невиновною...
...избегайте столкновений с твердыми
предметами! Нарушение правил........... высвобождению мощного проклятия,
содержащегося в Веревке..."
Таня выронила записную книжку. А что, если
Веревка Семнадцати висельников лопнула и эта жуткая гроза – явно магическая по
происхождению – была как-то связана с высвобождением древнего проклятия?
Но сейчас Таня слишком устала, чтобы
размышлять о туманных намеках прадедушки Феофила. Мало ли что могло
померещиться мнительному ворчливому магу, жившему несколько столетий назад?
Магу, чей голос жил в её кольце?
Девочка закуталась в одеяло. Было сыро. За
перегородкой сладко причмокивал губами Баб-Ягун. Изредка он переставал
причмокивать и сердито, явно во сне, говорил кому-то: «А ну брысь отсюда, не то
рога обломаю!» И снова причмокивал.
В стекло и по покрытому черепицей выступающему
козырьку магпункта хлестали тяжелые струи дождя. Это был не просто ливень.
Казалось, сам океан, заключенный в невидимую чашу, завис над островом и спешит
теперь излиться на Тибидохс.
Таня закрыла глаза и уснула под неумолчный шум
дождя, порывы ветра и раскатистый гром...
Глава 3
Каморка, которой не было и нет
Змей Времени – странное существо. Свернувшись
в кольцо, он лежит где-то в бесконечности, и в великом множестве его чешуек
заключены минуты, дни, годы и столетия. Шепчутся, правда, что некогда на змея
наложил заклятие сильный черный маг Людвиг Сморкач. Суть этого заклятия состоит-де
в том, что в самые лучшие свои минуты время всегда бежит слишком быстро, в
минуты же неприятные – растягивается, как холодные макароны, которые
наматываются на вилку и никак не закончатся.
