Таня и Ванька Валялкин попытались проскочить
следом за Ягуном, чтобы вместе отстаивать его, но сфинкс спрыгнул с двери. Он
загородил им дорогу и негромко зарычал, обнажив мелкие, но очень острые зубы.
Дверь захлопнулась.
Таня успела только заметить, что в кабинете,
кроме Сарданапала, были ещё Медузия, Ягге, Поклеп Поклепыч с забинтованной
рукой и... профессор Клопп.
– А этот-то откуда тут взялся? –
поразилась Таня. – Интересненькое дело! И Медузия на него не
набрасывается! Не пойму я этих взрослых!
* * *
Баб-Ягун оставался в кабинете Сарданапала
никак не меньше часа. И, как можно было предположить, этот час не был лучшим
часом в его жизни. Изредка наружу доносились возбужденные голоса и ещё какие-то
подозрительные звуки – кажется, кто-то грохал кулаком по столу. После каждого
удара сфинкс на дверях начинал волноваться и хлестать хвостом.
– Да, Ягуну не позавидуешь! –
вздохнул Ванька.
– Угу. И что он такое сделал? Только
хотел как лучше. Можно подумать, он захватил зеркало из вредности! –
кивнула Таня.
Внезапно дверь распахнулась и наружу выскочила
бабушка Баб-Ягуна – Ягге. Таня едва узнала всегда уравновешенную хозяйку
магпункта. Цветастая цыганская шаль сбилась на плечи. Волосы под шалью были
совсем седыми. Из вишневой трубочки валил такой черный и густой дым, точно
внутри скрывалась, по меньшей мере, паровозная топка.
– Какой позор! Тебе хоть кол на голове
теши! Весь в папашу, этого жуликоватого выскочку из лопухоидов! Что сказала бы
твоя мать, будь она жива! Вот выпало счастье иметь такого внучка! –
выкрикивала Ягге, обращаясь к плетущемуся следом Баб-Ягуну.
В коридоре Ягун незаметно отстал и приблизился
к друзьям. Вид у него был подавленный. Словно его прокрутили через мясорубку, а
затем наспех склеили. Подслеповатая Ягге, не замечая, что внука рядом уже нет,
скрылась за поворотом. Ее ворчание постепенно затихало вдали.
– Ну, что там было? Рассказывай! –
нетерпеливо спросил Ванька.
Ягун отвернулся. Его оттопыренные уши налились
насыщенным малиновым цветом. Тане даже почудилось, что от них разливается
тепло.
– А ну вас... ничего, – пробурчал
он.
– Как ничего?
– А так, ничего... Переливали из пустого
в порожнее. Духа, мол, того никак не могут поймать. А все из-за дурацкого
осколка, который я взял на Исчезающем Этаже. Целый час ругались. И Поклеп, и
Медузия, и Сарданагал... Бабуся меня защищала, да только ведь это уже не в
первый раз. Вот она и рассердилась, что к ней не прислушались. Припомнили
всякие старые грешки и решили, что за меня надо браться всерьез, пока я не
угодил за Жуткие Ворота... Сарданапал так и сказал: мол, мы наказываем тебя в
твоих же интересах. Это ж надо такое ляпнуть, а ещё академик!
– И что, как наказали? Отправили собирать
жуков-вонючек? Или сплетать из дождевых червей десятиметровый канат? –
предположила Таня, припоминая самые распространенные дисциплинарные меры.
Голос Ягуна подозрительно дрогнул, но тотчас
он взял себя в руки и небрежно уронил:
– Ерунда... Меня запулили в «темные» маги
и отняли серебряный рупор. Короче говоря, я больше не белый маг и не
комментатор. Я больше никто. Вот.
Таня оцепенела. Она понимала, что надо что-то
сказать, как-то утешить, а она растеряла вдруг все слова. За что такое суровое
наказание? Неужели улизнувший дух представляет для Тибидохса такую серьезную
угрозу? А если да, то кто просил Поклепа вообще брать его на урок? Он что,
другой кувшин не мог найти?
Двери кабинета Сарданапала распахнулись, и
оттуда, насвистывая модный мотивчик «Семь упыриц и белый барашек», вышел профессор
Клопп. Он светился от самодовольства. Желтая редька его лица расцвела розовым
яблоневым цветом, создавая немыслимый природный парадокс. Должно быть,
уважаемый ученый Зигмунд Клопп уже видел себя в кресле академика.
Проходя мимо, Клопп остановился и ободряюще
похлопал Баб-Ягуна по щеке.
– О, мой миль малщик! Я от всей душа
поздравлять вас с переводом на мой чудный отделений! Ви не пожалеть! А ви,
малютка Гроттер? Почему ви ещё не с нами? Темный магия давно по вас плакаль!
Профессор Зигмунд Клопп расцвел улыбкой и
направился к лестнице, напевая: «Три красный искра! Три красный искра! Их либе
дих!»
Глава 6
Бессмертник Кощеев и ночные прогулки при полной луне
Два дня спустя, уже под утро, Тибидохс был
потревожен грохотом: кто-то изо всех сил барабанил в главные ворота. Сторожевой
циклоп Пельменник привстал на своем дощатом ложе, устланном овечьи ми шкурами,
и замотал котлообразной башкой. Он привык, что перед тем, как кто-то стучит в
ворота, обычно гремит зудильник, сообщая, что сработало заклинание перехода.
Теперь же зудильник помалкивал. Заклинание перехода тоже явно не было
произнесено – грохот же не прекращался, а становился все настойчивее. Казалось,
массивные ворота вот-вот сорвут с петель.
Нашарив в углу секиру, Пельменник деловито
потрогал заскорузлым пальцем острие и, бурча под нос слова песни «Наша служба и
опасна, и трудна...», широко распространившейся у магов с подачи лопухоидов,
затопал к сотрясающимся воротам.
– Ну! Кого это там принесло? –
рявкнул циклоп.
– Откроешь – узнаешь! Шевелись, лентяй! –
потребовали с той стороны.
– Сейчас открою! Только ты об этом
пожалеешь! – пообещал Пельменник и навалился на колесо, приводившее в
действие подъемный механизм.
В приоткрывшиеся ворота решительно
протиснулась худощавая фигура в темном плаще. Циклоп отпустил колесо, схватил
секиру и ринулся было к ней, но не успел он сделать и трех шагов, как
прозвучало короткое, точно рубленое заклинание, Полыхнула двойная красная
вспышка.
Пельменника подбросило и, перекувырнув в
воздухе, зашвырнуло в ров. Лягушки отозвались на это бесцеремонное вторжение
возмущенным кваканье Следом за циклопом в воздухе просвистела секир, Пельменник
попытался выбраться, но стенки рва были слишком скользкими. Тогда он уселся на
дно кипя от злости, уставился на лягушек. Его единственный глаз вращался по
орбите и закатывался. Для всех, кто знал Пельменника, это был верный сигнал,
что надо спасаться. Однако лягушкам было хоть бы хны. Они лишь таращились на
него из воды и квакали словно приглашая остальных поглазеть на дурака.
Тем временем незнакомец в плаще уже двигался
навстречу профессору Клоппу, выскочившему и своей комнаты в небесно-полосатой
пижаме с желть ми сердечками. Такой нелепой пижамы не было даже у самого
доброго депутата дяди Германа, уже сем лет собиравшего коллекцию пижам.
