Пупсикова с Попугаевой удивленно покосились на
неё и, шепчась, проследовали дальше.
– Какая жалость! Не правда ли, Склеп?
Кажется, Верка не настроила свое сквозное зрение! Опять пропустила самое
интересное! – огорчилась Таня, закрывая дверь.
Шкаф гневно замычал.
– Пожалуй, я тебя все же отпущу! Просто
из лопухоидолюбия! Но не раньше, чем ты десять раз подряд произнесешь: «Я
мелкая завистница! Пристаю к Танечке Гроттер, потому что ей завидую – её
прекрасному характеру, её замечательной фигуре и феноменальному обаянию!» –
продолжала Таня.
– Ни за что!
– Тогда спокойной ночи!.. Только, если не
возражаешь, я закрою шкаф на ключ! Твой Паж ужасно противно стучит зубами!
– А-а! Ты ещё поплатишься! Я
отомщу! – прошипела Гробыня.
Таня зевнула и накрылась одеялом с головой.
Около получаса шкаф отвратительно ругался, а потом жалобно произнес:
– Я мелкая завистница... ну попадись ты
мне... Пристаю к Гроттерше, потому что терпеть её не могу... Просто ненавижу её
кошмарный характер, кривую фигуру и вообще всю её с головы до ног! Едва её
увижу, меня просто трясти начинает от бешенства!
– Всякий раз, когда переврешь текст,
будешь произносить ещё пять раз! – зевая, сказала Таня. Больше шкаф не
сбивался.
* * *
Чем меньше дней оставалось до матча с
афганскими джиннами, тем напряженнее становились тренировки.
Раз за разом отрабатывая заговоренный пас,
Таня так уставала, что едва могла усидеть на контрабасе. Когда же дело доходило
до мгновенного перевертона, она выполняла его не без опаски, невольно вспоминая
о грифе.
Внешне он казался прочным, но в памяти
невольно всплывал подслушанный разговор домовых. Насколько прочной окажется
дратва для сапогов-скороходов и не случится ли так, что веревка лопнет прямо в
полете?
«Постарайся не лопнуть! Пожалуйста! Милая,
дорогая веревочка! Слишком много народу обрадуется, если это случится. Дядя
Герман, Пипа, Клопп, Гробыня да и, пожалуй, Чума-дель-Торт, если ей чудом
удалось уцелеть...» – уговаривала она веревку.
Не желая, чтобы домовые и дальше продолжали
считать её неблагодарной, Таня выпросила у Ваньки кусок скатерти-самобранки,
завернула в неё четыре пары маленьких рукавиц, присланных по её заказу из
магазина мага Зины, и положила на порог их мастерской. Можно было ещё написать
записку, но Таня не стала этого делать, убежденная, что мастера сами
разберутся, от кого это.
И, видимо, домовые неплохо справились с этим
ребусом, потому что контрабас ни с того ни с сего стал летать так резво, что
даже её перстень пораженно хмыкал.
В четверг вечером Таня задержалась на
драконбольном поле, чтобы заглянуть в ангар к Гоярыну. Голодный дракон был не в
духе. Вытянув шею, он лежал на огнеупорной подстилке и хмуро смотрел на нее.
Изредка Гоярын глубоко вздыхал, и тогда из его ноздрей вырывался белый дым.
Таня даже не знала точно, узнал её Гоярын или нет.
Девочка некоторое время постояла у входа и
ушла, не желая попадаться на глаза драконюхам. Она знала, что те немедленно
наябедничают Поклепу, а уж от того не жди ничего хорошего. Сейчас, когда всем
заправляли Клопп н Бессмертник Кощеев, ходили слухи, что суровый завуч
Тибидохса, всегда тяготевший к черной магии, отлично спелся с этой сладкой
парочкой, которую Баб-Ягун называл не иначе, как «наши хмыри».
Пока Таня была в ангаре, над драконбольным
полем уже натянули магический купол. Внутри купола, разравнивая граблями песок,
споро носились джинны. Теперь, хочешь не хочешь, приходилось огибать поле по
трибунам, пробираясь между зрительскими скамейками.
Цепляя их футляром контрабаса, девочка стала
подниматься, как вдруг что-то обожгло ей бедро. Вскрикнув, она схватилась за
карман, убежденная, что там что-то загорелось, – и ей под ноги, суматошно
вращаясь, точно стрелка сбежавшего из психиатрической лечебницы компаса, упало
что-то светящееся.
Золотая Пиявка! Несколько дней она смирно
пролежала в кармане и была благополучно забыта, а теперь вдруг ей
заблагорассудилось ожить. Пиявка гнулась и извивалась. Корчилась, как выползший
на асфальт дождевой червяк, спешащий вновь забиться в свой ход.
Однако продолжалось это недолго. Неожиданно
Пиявка приподняла плоскую, с присоской, головку и деловито поползла. Слабо
светясь в темноте, она обогнула магический купол. Оказавшись у тропинки,
ведущей в лес, Пиявка выгнулась кольцом, присосалась к своему хвосту и
покатилась вперед способом, который заставил бы любого специалиста по пиявкам
съесть свой диплом вслед за докторской диссертацией.
Однако у Тани не было ни того, ни другого. Ее
желудку ровным счетом ничего не угрожало. Она вскочила на контрабас, произнесла
«Тикалус плетутс!» и, стараясь слишком не разгоняться, полетела следом.
Пиявка, за которой она спешила, то совсем
меркла, сливаясь с тропой, то насмешливо вспыхивала желтым глазом ночного
светофора. Тогда Таня взмахивала смычком и нагоняла её. Лететь было тяжело. На
пути громоздился бурелом. Невидимые во мраке сучья старались снести ей голову.
Намного безопаснее было бы подняться над лесом, но тогда Таня наверняка
потеряла бы петлявшую в чаще золотую точку. Приходилось рисковать.
Когда к запаху хвои примешалось влажное,
пахнущее рыбой и ракушками дыхание океана, Пиявка повела себя странно. Теперь
она петляла, словно то, что она искала, находилось где-то рядом и Пиявка
пыталась понять, где именно. Внезапно впереди, с самой неожиданной стороны,
вновь возникла каменная черепаха Тибидохса. Едва увидев сигнальные огни на
Большой Башне и сомкнутые очертания стен, Таня поняла, куда они направляются, и
ей немедленно захотелось вернуться.
У развалин сторожки Пиявка развернулась и
быстро заползла в первую же трещину.
Таня спрыгнула с контрабаса:
– Я туда не пойду! Что я, душевнобольная?
У меня психов в роду не было! – обращаясь неизвестно к кому, сказала
она. – Наследственное кольцо Гроттеров с сомнением кашлянуло. Тем временем
возмущенная правнучка покрутилась у сторожки и ещё раз убежденно сказав:
«Нет, нет и нет! Эти штучки со мной не
пройдут! Ноги моей там не будет!», неуклюже забралась в окно.
В печи потрескивало магическое пламя. В щели
под отслоившейся штукатуркой пробивалось ослепительное сияние. Страшно было
вообразить, что произойдет, если открыть дверцу.
Таня осторожно приблизилась. В железной дверце
было узкое отверстие, смахивающее на скважину для ключа. В скважине что-то
блеснуло. Жирный хвост Золотой Пиявки поспешно протиснулся внутрь.
