Я заметил справа, у изгороди, три деревянных поддона. Можно будет воспользоваться.
Я оглядел двери. Они были обшиты железными листами, да к тому же по всему периметру тянулась специальная полоска, которая должна была помешать засунуть в зазор ломик. Подобравшись еще ближе, я заметил, что замки такие же, как на будке гостиничного лифта, вроде английских, йельских, но больше. Справиться с такими для меня — раз плюнуть.
Быстрая проверка ящиков и циферблатов показала, что выключатели газа, электричества, воды и телефонных сетей вполне в пределах досягаемости. Мне становилось все веселее и веселее.
Но меня по-прежнему продолжало тревожить возможное присутствие ночного сторожа. При определенных обстоятельствах это был плюс. Его можно было выманить и заставить открыть дверь: «Ну-ка, поторапливайся! Кто-то в здании, а сигнализация не сработала». Так или иначе, если я собираюсь проникнуть внутрь, это надо сделать тайком.
Парковка была пуста, и это служило еще одним указанием на то, что внутри никого нет. Тем или иным способом, но я должен был в этом убедиться. Я решил изобразить подвыпившего: подойти к главному входу и отлить. Пока я буду заниматься своим делом, я смогу лучше рассмотреть, что внутри. Если в вестибюле кто-то есть, он может выйти и облаять меня, или я смогу увидеть его со спины, как он смотрит телевизор.
Следуя тем же путем, я вернулся на Болл-стрит. Теперь на мне сухой нитки не было: морось и мокрые ржавые изгороди сделали свое дело.
Я перешел улицу, направляясь к объекту. Подойдя ближе, я стал срезать угол, так, чтобы все время держать здание в поле зрения. Камера следила за входной дверью, поэтому я опустил голову и, пошатываясь, стал подниматься на крыльцо. Когда мне стало хорошо видно все, что происходит за окном справа, я остановился, спустил молнию на джинсах и, повернувшись, принялся мочиться в кусты.
Почти мгновенно мужской голос прорычал: «Ах ты, хрен собачий! А ну, пошел вон!» — и кусты словно взорвались. Сердце у меня ушло в пятки.
Выпустив из рук «петушок», я подумал о пистолете. Я честно попытался унять струю, но из меня так и лило. Основной поток приняли на себя мои джинсы.
Я потянулся было за оружием, но решил, что еще не пора. Человек в кустах мог оказаться и охранником. И может быть, я смогу обратить это себе на пользу.
— Пошел! Вишь, какой нашелся! Зассыха!
Я слышал его, но до сих пор никого не видел. Донесся шорох листьев, хруст ломаемых веток, затем снова: «Пошел! Да пошел, я тебе говорю!» — и я увидел, как он появляется из кустов.
— Чертов придурок, обоссал меня всего. Я тебе покажу! Смотри на меня! Ты меня обоссал!
Он выглядел лет на двадцать пять, на нем были старые армейские башмаки без шнурков и грязные, засаленные черные джинсы. Еще на нем была драная, перемазанная черт его знает чем куртка с капюшоном, как у эскимосов, которая висела на нем, как на пугале. Когда он подошел ближе, я заметил клочковатую бороденку, большую серьгу в ухе и длинные засаленные дреды в волосах. Он был весь мокрый.
Стоило ему меня увидеть, как лицо его озарилось. Для него я был случайно подвернувшийся турист, мистер «хаш папис»,
[43]
который забрел не туда. Я буквально видел, как ворочаются шестеренки у него в голове; он считал себя пострадавшим и теперь готовился вытрясти из меня легкие деньжонки.
— Эй, ты, придурок, теперь ты должен мне новый спальный мешок! Посмотри на мою одежду, ты ее всю обоссал, чертова тварь! А ну, гони деньги!
Он определенно тянул на «Оскара».
— Да ты хоть знаешь, кто я такой?! — продолжал разоряться он. — Будешь ссать на меня, я тебе задницу надеру!
Грех было не воспользоваться таким шансом. Подойдя к окну, я стал барабанить в него. Если там есть охранник, он обязательно выйдет, чтобы во всем разобраться. Я просто продолжал разыгрывать роль мистера «хаш папис», который просит защиты от этого сумасшедшего.
Я стучал так сильно, что боялся разбить стекло, но не забывал стоять спиной к камере. Бездомный распалялся все больше, думая, что я пошел на попятную и не хочу скандала.
Он стал подниматься на крыльцо. Я изо всех сил старался разглядеть хоть что-нибудь внутри. Но на глаза мне не попадались переполненные пепельницы, раскрытые журналы, лежащие на стульях, никакого включенного телевизора, даже вечерних газет; мебель стояла в строгом порядке, кресло дежурного аккуратно задвинуто под стол — словом, ничего, что указывало бы на чье-то присутствие.
— Недоумок херов! — крикнул парень почти мне в самое ухо.
Я повернулся, распахнул пиджак и положил руку на рукоять пистолета.
Парень увидел оружие и остановился.
— Черт его подери! Ты что, сдурел!
Он начал пятиться, не отрывая глаз от пистолета.
— Чертовы копы! — пробормотал он.
Я с трудом удерживался, чтобы не расхохотаться.
— Чертовы копы! Хочешь не хочешь, а обоссут!
Я подождал, пока парень исчезнет. Еще одному человеку я создал проблемы. Второй раз за два дня. Мне было даже жалко этого парня; я подумал о том, сколько времени он, должно быть, провел, подыскивая себе теплое укромное местечко, где его не достанут акулы покрупнее и позубастей и где таким теплом веет от разных подземных коммуникаций. И вот заявляется какой-то чокнутый и портит всю малину, выливая на него содержимое своего мочевого пузыря.
Обратный путь до отеля занял у меня минут пятнадцать. Я осторожно приоткрыл дверь. Келли пребывала в своем детском раю, ей не надо было счищать с себя всякое дерьмо, она просто незаметно уснула, окруженная конфетами и печеньем.
Я разделся, принял душ, побрился и свалил белье в гостиничный стиральный мешок. Он был уже почти доверху полон грязной и окровавленной одежды. У меня оставалась последняя смена. Снова одевшись, я засунул пистолет за пояс, надел пиджак и поставил будильник на 5.30.
20
Однако я уже наполовину проснулся до того, как зазвонил будильник. Всю ночь я метался в постели, и теперь меня было и силком не поднять. Так должны чувствовать себя люди, когда им нужно идти на работу, которую они ненавидят до глубины души.
В конце концов я все же встал, подошел к окну и раздвинул занавески. Окно было ниже уровня автострады и практически в ее тени. Передние фары с ревом мчались на меня из темноты; на других полосах они исчезали во тьме, как трассирующие пули, снятые рапидом. Еще не пора.
Задернув занавески, я включил обогреватель и кофеварку и отправился в ванную.
Стоя над унитазом, я смотрел на себя в зеркало. Настоящее пугало; глубокие складки пролегли по лицу там, где я лежал на карандашах. Сняв пиджак и отвернув воротник рубашки, я склонился над раковиной умывальника.
