Кольцо Феофила Гроттера, раскалившись,
выбросило тройную красную искру. В темном классе полыхнула ослепительная
вспышка. Баб-Ягун и Ванька, как картонные фигуры, разлетелись, опрокинув парты.
Даже Зубодериха едва устояла на ногах. С гроба на колесиках сорвало крышку.
Старинные рамы, сохранившиеся со времен Древнира, разом лишились всех стекол.
Таня, покачиваясь, встала. Виски у нее еще
ныли, но боль уже прошла. Почему-то она была уверена, что роковой сглаз уже не
висит над ней Дамокловым мечом. Она сумела исцелиться, но как? Этого она и сама
не понимала. Более того, заклинание, которое она только что выкрикнула,
помнилось ей уже как-то смутно.
– Тройная красная искра! Ну Гроттерша
дает! И это на «белом» отделении! Да сам Клопп никогда не выпускал больше двух
красных искр сразу! – услышала она пораженный возглас Гробыни.
«Темные» маги смотрели на нее с уважением,
«белые» – со страхом и непониманием. Ванька и Баб-Ягун, морщась, поднимались на
ноги. На их лицах были обида и непонимание. К Тане они уже не подходили.
Она сама бросилась было к ним, чтобы попросить
прощения, но Ягун с Ванькой отстранились, и она замерла. Всем ясно было, что
произошло что-то ужасное, неожиданное, что-то, что не должно было случиться…
Зубодериха слепо нашаривала на полу треснувшие
очки. Наконец кто-то подал их ей, и она сумела их надеть.
– Всем выйти из класса! Гроттер,
останься! Кто-нибудь позовите Сарданапала, – крикнула Зубодериха севшим
голосом.
Таня не запомнила, когда из класса выскользнул
последний ученик и вошел академик Черноморов. Она опомнилась, лишь когда
вспыхнули светильники. Оказалось, что она стоит посреди класса рядом с
опрокинутой партой, а Сарданапал с Зубодерихой неотрывно смотрят на нее, словно
пытаются увидеть что-то глубоко сокрытое.
– Я не знаю, как такое могло произойти… –
оправдываясь, торопливо говорила Зубодериха. – Я вызвала Гроттер, потому
что была уверена, что она справится. Ей не грозило ничего серьезного. Отводящее
заклинание совсем несложное, и потом, я была рядом… Но Гроттер… Вы сами видите,
академик, она сняла роковую порчу сама, причем очень странным образом. Даже не
знаю, сможет ли она теперь оставаться в Тибидохсе. Она произнесла… – тут
Зубодериха, пугливо прикрыв глаза и крепко обхватив ладонью свой перстень,
что-то шепнула на ухо Сарданапалу.
Шепнула совсем тихо, но Таня все равно
разобрала часть фразы. Зубодериха сказала: «Три красные искры».
Академик удрученно покачал головой, а потом
повернулся и, поманив Таню за собой, вышел из класса. До самой лестницы,
ведущей к его кабинету, он молчал. Оба его уса задумчиво подрагивали, а борода,
обвившись вокруг шеи, старомодным шарфом стекала по плечу.
Белый маг выглядел порядком озадаченным и даже
растерянным. У лестницы он повернулся к Тане и, не глядя ей в глаза, произнес:
– Я, конечно, все понимаю: ты была
напугана, тебе было больно. Эта роковая порча крайне неприятная вещь… Но
откуда, клянусь волосом Древнира, тебе известно запрещенное заклинание высшей
магии, которое не осмеливаемся использовать даже мы с Медузией? Заклинание,
которое так любила использовать Чума-дель-Торт?
* * *
Для Тани начались тяжелые дни. Ребята из
«белых» магов избегали ее или пугливо косились, а «темные», напротив, наперебой
заискивали, что было не менее неприятно. Гробыня присмирела, а Гуня Гломов, тот
вообще, открыв рот, ходил за ней хвостом, как некогда у лопухоидов Генка
Бульонов. Это было потешное зрелище – невысокая девочка и громадный длиннорукий
оболтус, который, зазевавшись, все время наступал ей на пятки.
– Ты что, Глом, тоже мечтаешь банк
ограбить? А шапочка с прорезями у тебя есть? – иногда с досадой
набрасывалась на него Таня.
– Ты чё? – недоуменно говорил
Гломов.
Банков в Тибидохсе не было, а шуток Гуня не
понимал. А потом кто-то сказал Тане, что Гломов действительно изготовил себе
шапочку с прорезями и бродил в ней вечером по Залу Двух Стихий, изо всех сил
стараясь допрыгнуть до люстры и свинтить с нее золотые шишечки. Так Гломов и
прыгал, пока его не поймал за ухо один из атлантов.
Профессор Клопп, который раньше терпеть не мог
Таню, тоже резко переменился. Он слащаво улыбался, а во время урока подходил и
гладил ее по головке своей потной ручкой. Более того, он поставил ей в журнал
целых две пятерки подряд, хотя Таня так и не смогла сварить из перебродивших
мухоморов, ушной серы циклопов и крылышек дохлых мух эликсира болтливости.
А в другой раз, когда все уже разошлись,
профессор Клопп попросил Таню остаться и показать ему свой перстень. Тане
неудобно было сказать «нет», и она вынуждена была протянуть Клоппу свое кольцо.
Глава «темного» отделения долго рассматривал его красненькими глазками. Его
припухшие, с вылезшими ресницами веки озадаченно моргали.
– Я сошель с ума! – пробормотал
Клопп. – Этот колец для «белой» магия! Почему он не расплавился после трех
красных искр?
Перстень прадедушки Феофила неожиданно ожил.
– Кто это там еще болтает? –
брюзгливо спросил он.
Услышав этот голос, суровый профессор Клопп
неожиданно вздрогнул и втянул голову в плечи.
– Я спрашиваю, кто там болтает? – с
раздражением повторил перстень.
– Это есть вы, магистр Феофил? –
испуганно спросил Клопп.
– Кто это назвал меня по имени?.. –
подозрительно поинтересовалось кольцо. – Ах да, малютка Клоппик? А ну марш
в угол, дрянной мальчишка, и не смей выходить до конца урока!
– Я… Как вы смеете? – возмутился
было Клопп, но кольцо не обратило на его писк ни малейшего внимания:
– Если еще раз увижу, что ты грызешь
пальцы на ногах, пьешь противомозольный декокт и прячешь под одеялом скунса,
это станет известно всему Тибидохсу! – отрезало оно.
Профессор Клопп отшатнулся, выронил перстень
и, беспрестанно оглядываясь, засеменил к своему гамаку. Он выглядел
раздавленным. Таня подняла перстень и надела его на палец.
«Ну и дела! Так вот какие штуки вытворял
когда-то Клопп! Грыз пальцы на ногах и пил противомозольный декокт!» –
пораженно подумала она. Ей сложно было поверить, что профессор был когда-то
трудным подростком да еще и учился магии у ее прадедушки Феофила Гроттера.
– Малютка Клоппик! – повторила Таня
и засмеялась, решив, что обязательно расскажет об этом прозвище Ваньке и
Баб-Ягуну.
Жаль только, что Ванька и Баб-Ягун не то чтобы
поссорились с ней – после того случая они довольно скоро помирились, но Таня
нередко ощущала на себе их настороженные взгляды. Оба ее приятеля хотели, но не
могли относиться к ней так же, как и прежде…
