Меньшикову даже обидно стало за летчиков: в каждом вылете они подвергают себя большой опасности, и разве их подвиги можно сравнить с обезвреживанием диверсантов, а поди ж ты, какой фурор! Он понимал: то, что совершают летчики, никому не видно отсюда, и воздушные бои, бомбежка, дуэли с зенитной артиллерией стали обыденным явлением, а схватка с диверсантами — первый случай на всем Крымском побережье. Петровский сразу приободрился, повеселел и стал более благосклонен к своему соседу и прежнему приятелю, но у Меньшикова от этого сердце не оттаяло: людей, которые забывают дружбу, перечеркивают все прежнее ради своей цели, он не понимал и не прощал. Правда, у Петровского было смягчающее обстоятельство: ему приказали обезвредить вражеского агента в два дня; но пренебречь мнением своего приятеля, не посчитаться с ним — это было вне логики Меньшикова.
И все же, как бы там ни было, после обезвреживания диверсантов работать стало спокойнее, и летные экипажи, улетая на боевые задания, чувствуют себя увереннее, не думают: а не подложил ли кто-нибудь в самолет замедленную мину?
Меньшиков впервые за все эти дни позавтракал с аппетитом. Донесение в штаб корпуса было отправлено, срочных вводных не поступило, и можно было хоть пару часиков отдохнуть. Для большего спокойствия он все же решил заглянуть в штаб (хуже всего, когда только задремлешь, а тебя разбудят) — и пожалел: начальник строевого отдела старший лейтенант Дехтярь поджидал его с кипой бумаг, которые требовалось подписать. Откладывать на потом было не в правилах Меньшикова: человек тоже ночь трудился, — и он сел за бумаги. Так и пролетел час за чтением директив, за подписанием строевых записок, заказов, запросов, распоряжений; и, когда он вышел из землянки, солнце уже висело высоко над горизонтом и палило по-прежнему беззастенчиво, немилосердно.
По дороге из города мчался мотоциклист, оставляя позади клубы пыли. «Не иначе, Петровский», — подумал Меньшиков: в полку было только два мотоцикла — у Пикалова и Петровского. Пикалов после завтрака отправился на отдых, Петровский же снова где-то мотался.
— Товарищ майор! — позвал его снизу Дехтярь. — Вас к телефону оперативный дежурный из корпуса просит.
«Началось», — вздохнул с сожалением Меньшиков. Теперь, наверное, не уйдешь. Он тяжело и нехотя спустился по ступенькам.
— Слушаю. Двадцать первый.
— Доброе утро, Федор Иванович, — узнал он голос бывшего сослуживца майора Лебедя, ныне инспектора по технике пилотирования корпуса. — Как ты там живешь-можешь?
— Да живем помаленьку и можем не лучше. Сам знаешь, как с техникой. Не слышно, когда пришлете нам что-нибудь?
— Насчет техники не знаю, а вот люди твои потихоньку объявляются. Только что телеграмма из Ростова поступила. Туманов там в госпитале находится, с тяжелым ранением.
— Туманов?! — воскликнул Меньшиков не в силах сдержать радость. — Вот это хорошая новость. А еще кто?
— Больше никого.
У землянки пророкотал мотор мотоцикла и заглох. Точно, Петровский.
Майор вышел из землянки. Петровский поставил мотоцикл недалеко от входа и, увидев командира полка, протянул ему руку.
— Привет труженикам неба. Над бумагами корпим, а отдыхать когда будем?
Его покровительственный тон раздражал Меньшикова — ишь, заботливый какой, — и майор ответил, не скрывая иронии:
— Коль начальство не возражает, почему бы и не отдохнуть? Диверсанты прихлопнуты, экипажи все вернулись — можно спокойно поспать.
Петровский нахмурился. Он заметно похудел за эти дни, резче обозначились скулы, глаза ввалились, и их взгляд стал еще пронзительнее; подбородок заострился и сильнее выступал вперед; в профиль он очень смахивал на Мефистофеля.
— Если не считать тех, кто улетел раньше, — с сарказмом ответил Петровский.
— Кстати, кое-кто, кого ты имеешь в виду, тоже вернулся. Правда, тяжело раненным, но, во всяком случае, не предателем.
Петровский скептически усмехнулся:
— Что тебе еще известно? Ты хоть знаешь, где сбили твоего Туманова?
— Знаю. В районе Соколя.
— Правильно. А где его подобрали?
— Какое это имеет значение?
— Большое. Под Озерянами. Это более ста километров от места падения. Не слишком ли много он прошел за двое суток по оккупированной территории?
— Почему прошел? Наверное, пролетел на подбитом самолете.
— Три экипажа видели, как его самолет упал в районе Соколя.
— Значит, его подобрали наши отступающие части. Не немцы же доставили его в госпиталь!
— Не немцы, наши. Дело в том, что Туманова ранило не в самолете, а при переходе линии фронта. Правда, никакой там линии не было, и все-таки…
— Значит, он тяжело ранен? — Комок подкатил к горлу, и злость на Петровского мгновенно вытеснила жалость к Туманову.
— Тяжело, — подтвердил Петровский. — В ноги и в спину. — Петровский помолчал. — Так как думаешь, можно за двое суток пешкодралом сотню километров преодолеть?
— Если Туманов преодолел, значит, можно. К счастью, — я так считаю, — он жив и все объяснит.
— Разумеется, — утвердительно кивнул Петровский. И это снова взорвало Меньшикова.
— Скажи, Виктор Васильевич, а себе ты веришь?
— Себе верю, — отрубил капитан.
— А других, значит, считаешь хуже себя?
— Считаю, — без тени замешательства подтвердил Петровский. — Не всех. Мы с тобой, Федор Иванович, слишком долго смотрели на мир сквозь розовые очки и многое просмотрели.
— Что же мы просмотрели?
— А ты считаешь себя непогрешимым? — вопросом на вопрос ответил Петровский. — Тогда скажи, почему твой полк за полмесяца войны потерял чуть ли не треть боевого состава?
Меньшикову крыть было нечем. Он и сам не раз задавал себе этот вопрос и приходил к выводу, что не только внезапность нападения нанесла такой урон. О близкой войне говорили много, но говорили как-то залихватски. В частях царило благодушие; учеба велась без должного напряжения, без учета особенностей новой техники. Виноват в том был и Меньшиков. Но он все же возразил Петровскому:
— Трудно было предусмотреть такое стечение обстоятельств. И опыта у нас не хватает.
— Вот и я о том же, — примирительно сказал оперуполномоченный. — Некоторые твои летчики, и ты в том числе, считаете меня тыловой крысой: сидит, мол, в холодке, в земляночке, да выискивает, выдумывает внутренних врагов, а мы в небе кровь проливаем. Так ведь? Так. И не спорь со мной. А задумывался ли кто из вас, чего стоит разоблачение хотя бы одного агента? Три дня назад мы похоронили старшину Гусева. Скажу прямо: мы легко отделались при задержании таких матерых шпионов. И, окажись на месте Пикалова другой, не уверен, что дело кончилось бы только этим. А знаешь, что нашли в записных книжках диверсантов? Фамилии всего командного состава полка и базы. Значит, тот, кто передал эти сведения, находится либо у тебя в полку, либо в базе. Это я тебе рассказываю не для лекции. Значит, надо его искать, и мы, пока его не найдем, спокойно спать не можем. Теперь насчет Туманова и других, кто побывал там, за линией фронта. Жить хочется каждому, но не у каждого, когда на весах судьбы оказываются честь и жизнь, перевешивает первое. Находятся, к сожалению, и такие, кто продает Родину за полтора сребреника. Потому я вынужден проверять и перепроверять. Вот так-то, товарищ командир полка. — Петровский повернулся и пошел в землянку.
