— А что, — прокричал генерал, кивнув за иллюминатор, — приятное местечко! Станица, правда, близковато, разве удержишь своих орлов?
— Удержим. Не такие они уж разгильдяи, товарищ генерал. Сами знаете, сколько на их счету вражеских самолетов, эшелонов, танков, переправ, — возразил Меньшиков.
Ли-2 сделал круг над бывшим аэродромом и взял курс на юг. Приземлился чуть ли не на окраине Ростова, где, прикрытые невысокими капонирами с натянутыми сетками, стояли истребители.
Генерала встретил худощавый энергичный капитан, командир БАО, отдал рапорт и, выяснив, что генералу требуется машина для поездки к командующему фронтом, отправился ее искать. Вернулся минут через семь на помятой, обшарпанной полуторке с «лысыми» колесами.
— Вот, товарищ генерал, грузовая; другой, к сожалению, нет. Зато шофер — экстра-класс, в два счета домчит до штаба, и Ростов знает как свои пять пальцев.
На лучшее генерал, видно, и не рассчитывал. Заглянул в кабину, поздоровался с шофером. Поблагодарив капитана, спросил у Меньшикова:
— Не замерзнете в кузове? Или, может, здесь, на аэродроме, меня подождете?
— Не замерзну.
Полуторка, гремя своими поизносившимися железками, катила по искалеченным снарядами и бомбами улицам мимо груд кирпичей, мимо каменных коробок с пустыми глазницами окон, и у Меньшикова сердце сжималось от жалости к еще совсем недавно одному из красивейших городов, которые ему довелось видеть, который он любил за зелень каштанов, акаций и лип, за великолепную архитектуру, за ровные широкие улицы. Теперь все было черно, затхло, удручающе. Будто и не росли по обочинам деревья, не сияли мрамором колонн белокаменные здания. Следы войны виднелись всюду, редкие строения не были посечены осколками, пулями.
У одного из таких домов, почти не пострадавшего от бомбежек и обстрелов, со всеми стеклами окон, правда заклеенных крест-накрест полосками бумаги, полуторка остановилась. У подъезда с автоматом на груди стоял часовой. Генерал вышел из машины и кивнул Меньшикову: следуйте за мной.
Часовой внимательно проверил документы, нажал на кнопку звонка, и почти в ту же секунду появился дежурный офицер с красной повязкой на рукаве. Выяснив цель прибытия генерала, дежурный сказал, что у командующего фронтом совещание. Лишь после настойчивого требования доложить командующему о том, что к нему прибыл представитель штаба дальнебомбардировочной авиации генерал Петрухин, дежурный отправился в приемную. Вернулся довольно быстро и без прежней властной категоричности, взметнув руку к козырьку, произнес:
— Командующий ждет вас.
Ждать генерала Петрухина пришлось долго. И когда он вышел, по его довольному лицу Меньшиков понял: дела неплохи. И не ошибся.
— Все в порядке, — сказал генерал, надевая шинель. — Командующий дал «добро». Надо только аэродром с замом по тылу согласовать. А его сегодня не будет. — Он взглянул на часы. — Ого! Не зря я чертовски проголодался.
3
…За 18 января под Москвой сбито 3 немецких самолета…
(От Советского информбюро)
Меньшиков до самого вечера сидел за телефонами: созванивался со штабом армии и дивизии, с тыловыми частями, со своим полком — с начальниками и подчиненными, — выпрашивал, заказывал, приказывал. На случай перебазирования надо было не только подготовить взлетно-посадочную полосу, но и запасти горючее, бомбы, чтобы в тот же день совершить боевые вылеты.
Когда дела были закончены, его снова увидел генерал Петрухин.
— Вы все еще здесь, Федор Иванович?
— Да вот утрясал кое-какие вопросы.
— Утрясли?
— Так точно.
— Вот и хорошо. Что теперь собираетесь делать?
— Да, наверное, отдыхать пойду, — неуверенно ответил Меньшиков, ожидая от генерала новую вводную.
— Отдохнуть не мешало бы. Да и в кои веки в город вырвались и вечер свободный выдался. Может, в театр махнем? Он только что вернулся из эвакуации и сегодня открывает гастроли.
— Я с удовольствием.
Они отправились к театру пешком. Проспект Ленина был разрушен не очень сильно по сравнению с той улицей, по которой они ехали, и они наслаждались тихой морозной погодой, ничего похожего не имеющей с сальскими ветрами, легкими пушистыми снежинками, пахнущими морем и навевающими довоенный Сакский аэродром. Их не огорчало даже то, что улицы были пустынны — редко, очень редко встречались прохожие, и большей частью военные.
Около театра прохаживались два лейтенанта-артиллериста да девчушка лет семнадцати — кого-то поджидали.
По бокам центрального входа висели красочные афиши с портретом симпатичной молодой женщины в кружевном пеньюаре с распущенными по плечам волосами.
— «Отелло», — прочитал Петрухин и причмокнул губами. — Недурственна. Очень недурственна.
Меньшиков хотел обратиться к девчушке с вопросом, где билетные кассы, когда к ним из дверей фойе направился немолодой мужчина в штатском.
— Здравствуйте, товарищ генерал и товарищ майор, — приветливо поздоровался он как со старыми знакомыми и представился: — Администратор театра Семен Яковлевич Гольдин. Прошу, — указал он рукою на дверь.
Меньшиков подивился распорядительности генерала: когда это он успел связаться с театром? Или кто-то из его знакомых предупредил администрацию о желании московского генерала побывать на премьере?… Встречают как освободителей города. А не спутал ли их Семен Яковлевич с кем-то?…
— Мы еще билеты не взяли, — сказал Меньшиков, желая разобраться в ситуации.
— Никаких билетов, — возразил Семен Яковлевич. — Вы наши гости.
Меньшиков так пока ничего и не понял.
Фойе и зал были полупустые, хотя до начала спектакля оставалось десять минут. И это несколько успокоило Меньшикова: похоже, ждали именно их.
Администратор завел генерала и майора в директорский кабинет, помог им снять шинели и проводил их в ложу.
— После спектакля, если я, паче чаяния, задержусь где-нибудь, вы не уходите, дождитесь меня. Ведь у нас сегодня, по существу, открытие сезона.
Когда он ушел, генерал озабоченно почесал подбородок, загадочно и с присущей ему лукавинкой глянул в глаза Меньшикову и чему-то усмехнулся. То ли укорял: а ты — отдыхать, видишь, с какими почестями нас встречают? Генералу почести по праву, а ему-то с какой стати? Тем более, похоже, банкет затевается: «Ведь у нас сегодня, по существу, открытие сезона».
Играли «Отелло», спектакль, далекий от современной жизни, трагедию о большой и несчастной любви, заставляющей забыть войну и, быть может, потому так впечатляющую, навевающую прежние лучшие годы: знакомство с Зинушей, встречи весенними вечерами, когда терпкая зелень дурманила их своим запахом, вливала в душу нежные возвышенные чувства. Меньшиков смотрел на сцену, а вместо Дездемоны видел жену, и слова любви Отелло были как бы его словами…
