«А женщины его любят», — совсем некстати подумалось Пикалову.
— Финита ля комедия, как писал Лермонтов, — сказал, грустно усмехнувшись, Ваня. — Омеля решил трибуналом меня переделать. Принимай, лейтенант, всю эту хурду-бурду, — кивнул он на уставы, лежавшие на столе стопкой, журнал приема и сдачи дежурства, ящик с патронами в углу. — И помни: первое дежурство тебе передал потомок великого князя Иван Серебряный.
Пикалов дружески положил ему на плечо руку:
— Ты не расстраивайся, все образуется. Сдай дежурство и иди отдохни… Меня Омеля не спрашивал?
— А ты при чем? О тебе я словом не обмолвился.
— Ну ладно, я пошел. Надо переодеться, мне же занятия с радистами проводить.
— Топай.
На улице Пикалов мысленно похвалил себя за удачу и за смекалку: теперь капитан Серебряный, «потомок великого князя», сидел у него на крючке намертво. Сегодня вечером или завтра Блондине завершит дело. Ваня слишком честолюбив, чтобы сменить свою штурманскую профессию на рядового пехотинца. Он предпочтет выпрыгнуть с парашютом в тылу врага, и Пикалов в этом ему поможет. Но это крайний случай, если действительно вздумают его судить военным трибуналом, хотя Пикалов был почти уверен, что до этого дело не дойдет: штурманов сейчас и без того не хватает и подготовить их не так просто, а Серебряный, несмотря на все его недостатки, отлично ориентируется в воздухе и бомбит снайперски. Если Омельченко с этим не посчитается, то посчитаются другие, более высокие начальники. И Пикалов опять-таки придет на помощь Ване. А Ваня ценить дружбу умеет…
6
17/III 1943 г. …Боевой вылет на разведку с фотографированием аэродрома Багерово…
(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)
Весна сорок третьего пришла на Северный Кавказ дружная, стремительная. До самого марта держались морозы, потом зарядила непогодь — дожди со снегом. И вдруг все в один день переменилось: небо очистилось от облаков, ветер стих, и землю залили синь неба да яркое, по-летнему знойное солнце. Аэродром быстро подсох и заполыхал слепящими, как само солнце, одуванчиками. Зазвенели в небе жаворонки, загорланили на уцелевших деревьях грачи, латая старые гнезда, нежно и переливчато выводили рулады ласточки, сидя на карнизах у своих мазанок, помогая людям хоть на минуту забыть о войне, о том, что на каждом шагу их подстерегает смерть.
Лейтенант Туманов стоял около своего бомбардировщика и с интересом наблюдал за птицами — единственными, наверное, в природе счастливыми и беззаботными созданиями, которые всюду найдут себе уютный уголок, ни от кого не зависимыми, никому не обязанными… Воробьи ошалели от радости, то пулями носятся друг за другом, то, собравшись в стаю, верещат и бранятся, как девчонки на перемене, стараясь перекричать друг друга. И от этого яркого солнца, от обилия цветов и веселого гомона птиц у него на душе было радостно и грустно.
Он увидел, как от соседнего самолета к нему направился командир полка подполковник Омельченко. На лице тоже радость, улыбка. Предупреждающим жестом остановил летчика, собравшегося отдать ему рапорт:
— Вольно, вольно. — По-товарищески протянул ему руку для приветствия. — Здравствуй. Дотопал, говоришь? — кивнул он на самолет. — Поздравляю. И с успешным выполнением очередного задания, — подполковник хитровато прищурился, делая паузу, — и с очередным званием. Только что сам телеграмму читал — старшего лейтенанта тебе присвоили. Рад и горжусь — достоин. Сколько, говоришь, на «рентген» слетал?
— Второй десяток разменял.
— Н-да, — вздохнул Омельченко, — отдохнуть бы тебе, пока самолет ремонтируется. Но сам понимаешь, какое жаркое время. Фашисты делают все, чтобы удержать Голубую линию и Крым. Эскадру асов «Удет» сюда перебросили. Надо подкараулить ее на аэродроме, как прежде делали.
— А где базируется она?
— Как где? В Багерово. Я сам вчера видел, когда возвращался с задания, как вспыхивали там прожекторы и садились самолеты.
— И я видел. А днем разведчик летал, снимки привез — аэродром пустой.
— Значит, немцы используют Багерово только ночью.
— И я так думаю.
— Но командованию нужны доказательства. Ставка приказала нам во что бы то ни стало сфотографировать аэродром ночью. Трижды мы пытались это сделать, и сам знаешь, чем все кончилось.
Да, Александр знал: два экипажа с задания не вернулись, третий еле дотянул на изрешеченном осколками самолете с разбитым фотоаппаратом.
— Надо какой-то маневр придумать, — высказал он вслух свои соображения.
— Думали. Только немцы нынче не те стали, на мякине их не проведешь. И воюют: при обстреле зениток их истребители нас атакуют. Встречают на дальних подступах, словно кто-то их предупреждает… Ну да ладно, отдыхай, что-нибудь придумаем.
Омельченко ушел, а Туманов стоял, погруженный в невеселые думы. Два лучших экипажа погибли — капитана Кулакова и старшего лейтенанта Ситнова. Не раз Александр летал с ними на задание, не раз прикрывали друг друга огнем пулеметов от истребителей. Молодые красивые летчики. И вот их нет. А кто-то не вернется сегодня, завтра…
— О чем, командир, задумался? — прервал его размышления Ваня Серебряный. — Снова гречанка вспомнилась? — И он запел: — «Когда легковерен и молод я был, младую гречанку я страстно любил…» Кстати, ты не обратил внимания, натуральная она брюнетка была или, как моя, крашеная? Вчера присмотрелся, а она вовсе не шатенка, а скорее блондинка. Говорит, голубые глаза лучше гармонируют с темным цветом. Вот и пойми этих женщин. Хорошо, если у них только внешность обманчива…
Ваня все шутил. Чуть под трибунал со своими шуточками не угодил. Правда, женитьба, кажется, остепенила его: не пьет и к службе относится серьезнее. Свободное время больше с Пикаловым проводит, считает его избавителем от трибунала и предан ему как собака. Александру тоже пришлось повоевать за штурмана, и Омельченко, пожалуй, больше его, командира экипажа, послушался, чем начальника связи эскадрильи. Да разве дело в том? Главное, удалось спасти Серебряного от трибунала…
— Моя гречанка была натуральная, — ответил Александр на вопрос штурмана, — и ни в чем меня не обманывала, в этом я уверен.
Серебряный расстегнул ворот гимнастерки.
— Это хорошо, что уверен, — без прежней насмешливости согласился он. Помолчал и все-таки возразил: — Но… хороша Маша, да не наша. И далеко, ко всему. А моя под боком. Хочет все с тобой поближе познакомиться, в гости приглашает. Может, сходим, пока матчасть наша к полетам непригодна?
— Сходим. После ужина, когда экипажи на задания улетят.
7
…В течение ночи на 17 марта наши войска вели бои на прежних направлениях…
(От Советского информбюро)
Вечером резко похолодало. Земля еще не отогрелась, и, едва солнце опустилось за горизонт, стынью повеяло снизу и сверху, от посиневшего сразу неба, ставшего холодным, неприветливым. Александр и Серебряный провожали взглядом улетавших один за другим на юго-запад бомбардировщиков. Последним взлетел старший лейтенант Смольников на фотографирование аэродрома Багерово.
