6
Николай ожидал, что Сташенков встречу с ним начнет с разгона: «Почему не явился на построение?», «Почему не отвечал на телефонные звонки?», «Почему заставляешь ждать?» — и таких «почему» могло найтись немало; но майор ни словом не упрекнул его, кивнул на заднее сиденье «газика» и приказал шоферу ехать. Лицо его, показалось Николаю, озабочено больше обычного, и прежней агрессивности в нем не замечалось. Возможно, до него дошло, в какой ситуации побывал летчик, что чудом остался жив, благодаря своей находчивости и летному мастерству, он понял, что был не прав. Возможно. А признать свою неправоту гордыня не позволяет. «Сташенков не будет тебя топить, если вину возьмешь на себя», — сказал Мальцев. Видно, дела командира не столь блестящи…
Они подъехали к «Пчелке», легкому двухмоторному и двухкилевому моноплану, выполняющему роль посыльного, связного и почтового самолета центра — отличные аэродинамические качества позволяли ему садиться на любой маленькой площадке, — уже готовому к взлету, и поднялись в уютный комфортабельный салон с двумя рядами кресел. Обычно Сташенков проходил в командирскую кабину, занимал место второго пилота, а того отправлял в салон; на этот раз сел в салоне, у иллюминатора, даже как-то глянул на Николая по-доброму, словно приглашая сесть рядом. Николай остановился в растерянности. А если ему только показалось и не поймет ли командир отряда, что он заискивает перед ним? И он стоял некоторое время в раздумье, пока не засвистел стартер запускаемого двигателя. Сташенков еще раз взглянул на него и достал из портфеля газету; вид у него, во всяком случае, был не такой воинственный, как вчера и неделю назад на предварительной подготовке, когда Николай поднял вопрос об усложнении полетных заданий, увязывании испытательских целей с отработкой боевых навыков. Воспоминание больно царапнуло по сердцу, и Николай сел на противоположную сторону, повернулся к иллюминатору.
Правый двигатель уже описывал дымчатый круг лопастями, поднятый ветер тянул по бетону песчаный шлейф, стегал спрессованными струями по килю и стабилизатору, создавая впечатление начавшегося разбега.
Запел и второй двигатель, «Пчелка» тронулась с места.
Пока рулили к старту, воздух в самолете накалился до такой степени, что трудно было дышать. Не помогала и вентиляция. По лицу, шее, спине у Николая катились струи пота. А Сташенков сидел как ни в чем не бывало: лицо, несмотря на полноту, лишь слегка побагровело да на шее едва обозначилась влага. «А он неплохо здесь акклиматизировался, — подумал Николай. — Правда, два года — не три месяца, но я, наверное, не привыкну к такой жаре никогда». И грустно усмехнулся над собой: никогда!
Куда теперь забросит его судьба? Может, как советовал Мальцев, пойти на компромисс, взять всю вину на себя и за посадку на чужом аэродроме, и за случай на полигоне? Самое худшее, чего можно ожидать, — это строгого выговора от генерала и повторной сдачи зачетов по технике и Наставлению по производству полетов. Зато он останется летчиком, будет заниматься любимым делом… Под командованием самовлюбленного хама, который будет по-прежнему унижать подчиненных, вытравлять из их сознания чувства гордости и собственного достоинства…
Сумеешь ли ты доказать это? Мальцев предупредил: были до Николая в отряде такие шустрые, как он, которым не нравились и порядки в отряде, и сам командир. Борьба кончилась тем, что недовольных из отряда убрали, а одного даже уволили из армии. Вот и наступила с того времени благодать, пока новый Аника-воин не появился… Значит, смириться, терпеть до лучших времен?.. Почему, нередко так получается, что прав тот, у кого больше прав? Может, все закономерно: по службе быстро продвигается тот, кто умнее, способнее, настойчивее? Ему, как говорится, и карты в руки — право распоряжаться судьбами других. Так ли?.. Сташенков, конечно же, не глуп, требователен, летает отменно. Но только ли эти качества определяют командирскую должность? А чуткость, рассудительность, справедливость, честность, доброта, которых не может не быть у командира-воспитателя?.. Николай с благодарностью вспоминал своего первого командира — капитана Чекунова. Ему не было и двадцати пяти, а за советом к нему шли ветераны училища, инструкторы, убеленные сединой. А кто из курсантов не мечтал попасть в его группу, слетать с ним, поприсутствовать на разборе полетов, которые он проводил: что ни слово, то золото, настоящая авиационная заповедь, пригодная на всю жизнь. И учил он в небе так, словно своим талантом делился: самые неподдающиеся курсанты овладевали летным мастерством и становились мастерами пилотирования. О нем даже анекдот сочинили, как он научил летать медведя. Ему прочили большую карьеру. А спустя три года после окончания училища встретил Николай Чекунова в форме… гражданского летчика.
— Как же так? — поразился бывший ученик и воспитанник. — Вы и — не военный!
Чекунов невесело усмехнулся:
— Как говорят: от великого до смешного один шаг…
И он рассказал свою печальную историю… Начальником штаба училища прислали полковника Возницкого, великана с выправкой кавалергарда, патологически пристрастного к строевой. Он ввел правило для курсантов передвигаться куда бы то ни было — на занятия или в караул, в столовую или в клуб — только под дробь барабана, носить короткую прическу не длиннее двух сантиметров, независимо от года службы. Ежемесячно устраивал строевые смотры и гонял курсантов до седьмого пота.
На одном из партийных собраний Чекунов выступил с резкой критикой нововведений, сравнил шагающих под барабанную дробь курсантов с первобытным племенем южноафриканских индейцев. А вскоре в эскадрилью прибыла проверяющая комиссия и «вскрыла» «грубые факты нарушения методики обучения курсантов, дисциплины, панибратские отношения обучающих и обучаемых». Через месяц в училище началась реорганизация, переход на новые штаты, и Чекунов оказался не у дел. Так подающий большие надежды летчик-истребитель стал членом профсоюза, пилотом легкомоторной гражданской авиации…
А в какую авиацию возьмут Николая? И снова это зависит от Сташенкова — какую напишет аттестацию…
«Пчелка» энергично набрала высоту, жара в кабине стала спадать. Сташенков вытянулся в кресле, закрыл глаза — похоже, уснул. Николай тоже хотел заставить себя вздремнуть, чтобы с более ясной головой предстать перед генералом и дать четкие объяснения по всем пунктам, которые ему предъявят. Но тщетно. Слишком много разных мыслей, здравых и нелепых, роилось в голове, чтобы забыться.
Дорога в Кызыл-Бурун, где располагался штаб и все основные службы летно-испытательного центра, показалась ему такой длинной и утомительной, что снова напала апатия и он желал лишь одного, чтобы быстрее все кончилось. Сташенков, наоборот, приободрился, приосанился и спустился на землю с видом прибывшего в центр за наградой, а не за взбучкой.
Их поджидал «газик» с белесым верхом — то ли так выгорел брезент, то ли шофер использовал специальный отбеливатель, чтобы не жгло южное солнце.
Кызыл-Бурун выглядел настоящим современным городом с многоэтажными красивыми домами, зелеными аллеями, асфальтированными улицами. В первый приезд, когда Николай был здесь с Натальей, он не обратил внимания на восточные орнаменты на зданиях, на своеобразный восточный колорит, который делал город неповторимым, непохожим на те, в которых побывал и которые видел. Здесь и воздух был другой, и солнце не так нещадно палило.
