— Господин просил не беспокоить его, он лег отдыхать, — сказал, выходя, Абдулахаб…
— Исповедался? — спросил с чуть заметной насмешкой Тахир.
— Самую малость, — ответил Абдулахаб.
— Ты считаешь, очень серьезно? — Насмешки в голосе Тахира как не бывало.
— Идти на встречу с шурави всегда серьезно.
— Но ведь захоронка далеко от поста?
— А ты уверен, что ее не нашли шурави и не сделали на том месте засаду?
— Я не подумал.
— И напрасно. В вашем деле мозгами нужно шевелить, как электронная машина. Все вычислить, все предусмотреть. Потому мы торопиться не будем, пусть вначале Гулям разделается с десантниками.
Ветер мешал говорить, в рот сыпались пыль, песок, и Абдулахаб замолчал. Прошло не менее получаса.
— Куда ты меня ведешь? — обеспокоенно спросил Тахир.
— Мы зайдем вначале в Шаршариф.
— Зачем?
— Я заберу Земфиру.
— Куда? — Тахир остановился от неожиданности.
— С собой.
— И тебе не жалко ее? — сочувственно спросил Тахир.
— Жалко. Потому и забираю.
— Напрасно, — вздохнул Тахир.
— Думаешь, снова к Масуду, Азизу попадет?
— Ты… ты знаешь? — совсем остановился Тахир.
— Идем. Нам еще предстоит многое узнать.
— И ты простил? — никак не мог уняться Тахир.
— Скажи, ты зачем пошел в моджахеддины? — на вопрос вопросом ответил Абдулахаб.
— Чтобы мстить неверным.
— Вот и я за тем же. А почему, думаешь, Масуд сам не повел отряд?
— Масуд — господин, — без тени сомнения ответил Тахир.
— А чем господин отличается от нас с тобой?
Тахир замялся.
— Тем, что он богат, — подсказал Абдулахаб. — А ты хочешь быть богатым?
— Я получаю две тысячи семьсот афгани, у меня шестеро сестер и братьев, больная мать…
— А знаешь, сколько получает Масуд?
— Масуд — господин, — подчеркнуто твердо повторил Тахир.
— Это я слышал. А ты хочешь стать господином?
Тахир помолчал.
— Нет. Аллах создал меня дехканином.
«Вот и поговори с ним, — мысленно усмехнулся Абдулахаб. — А Тараки революцию провозгласил. Не случайно дехкане не берут байскую землю — батрак родился батраком и умрет им, так в Коране записано. И Тахир, если удастся завладеть золотом, ни крупинки не возьмет… Придется как-то отделаться от него. Но это там, на той стороне. Помощник он верный и может пригодиться».
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Ветер выл за окном, гудел и стонал, стегал по стеклу с такой силой, что казалось, оно вот-вот рассыплется вдребезги. Лампочка, висевшая у подъезда общежития летчиков, обычно освещавшая весь фасад здания, еле пробивалась сквозь наплывающие волны песка и пыли, а иногда и совсем меркла, и комната, где отдыхал Николай, погружалась в могильную темноту, навевая и без того невеселые мысли.
Полковник Шипов улетел на Центральный в очень плохом настроении и с явным игнорированием командира эскадрильи, ни «до свидания» не сказал, ни напутствий, ни указаний не сделал, будто никто здесь Громадин. Возможно, теперь и никто. Без последствий «тактические соображения» Николая он не оставит, и за потери, неудачу с него спросят. «Это уже ваша проблема, как лучше спланировать бой с меньшими потерями. На то вы и авиационный командир», — оговорил он сразу свои указания. Вот так-то. А потери… Стыдно будет рассказать об этом бое: против тридцати недобитых душманов пять вертолетов с сорока пятью десантниками участвовало. И умудрились один вертолет потерять, один поломать; шестеро погибло, двое из эскадрильи, девять раненых… Не иначе Сташенков нахрапом полез, пренебрег законами тактики… А Шипов обласкал его, чуть ли не героем представил: «Спасибо за службу, сынок. Так и надо: сам погибай, а товарища выручай. Вертолет — железка, еще сделаем, а вот людей…»
Разумеется, решение забрать всех солдат с Двугорбой, и в том, что Марусин подломал вертолет, не вина Сташенкова, он был ранен; возможно, и над полем боя создалась такая ситуация, что от летчиков большего нельзя было ожидать, душманы умеют воевать; но зачем Сташенков пошел на авантюру, поддался пресловутой присказке: «Без потерь на войне не бывает». Так можно любые потери оправдать…
Сташенков, как глупый ерш, попался на удочку: «Разрешите мне, товарищ полковник…» Выслужился…
Написать письмо в Генштаб, высказать свои соображения?.. Сочтут еще за кляузника, жалобщика, могут обвинить черт-те в чем: сам-де эскадрилью в бой не повел, струсил, а теперь виновных ищет; и попробуй доказать, что ты не верблюд; прав тот, у кого больше прав…
Как же быть, что делать?..
Сташенков, похоже, не в восторге от своего подвига. Когда Николай провожал его в госпиталь, заместитель поймал руку и виновато попросил: «Не обижайся. Так все глупо получилось».
О чем он? О скандале в присутствии Лилиты или об этом полете?.. И искренне ли его раскаяние? Даже если искренне, слишком поздно, погибших не вернешь…
Николай так задумался, что не заметил, как заснул…
Телефонный звонок прострочил над ухом, как пулеметная очередь. Николай снял трубку:
— Слушаю, Громадин.
— Это я, Николай Петрович, — узнал он голос командира полка. — Только что передали с поста наблюдения: отражают нападение. Отряд душманов вроде бы небольшой, но и наших там, сам знаешь, сколько. Нужна срочная помощь. Погода нелетная, знаю. Но и другим ничем не поможешь. Кого можешь послать? Десантникам уже дали команду.
— Разрешите мне, товарищ полковник?
— Разрешаю. А еще кого?
Николай перебрал в памяти всех подчиненных. Нет, в таких условиях гарантировать безопасность он не мог, летчики давно не летали в сложных метеоусловиях.
— Еще мог бы Сташенков, но…
— Знаю. Надо только высадить десант. У подножия горы. Огонь вести не придется — там теперь не разберешь, где наши, где душманы.
— Если получится, я сделаю два вылета, три, — подсказал выход Николай.
— Постарайся, чтоб получилось, — попросил полковник. — Надо помочь ребятам. Дорога каждая минута.
— Понял, товарищ полковник. Разрешите выполнять?
— Действуйте.
2
Вертолет раскачивало, он содрогался; как при землетрясении, ветер бесновался вокруг, бил в фюзеляж, с боков и сверху, звенел лопастями, стараясь опрокинуть готовящуюся к взлету машину. И это у земли, в долине, где скорость сдерживают холмы, деревья, постройки, а что творится на высоте?.. И чернота такая, будто дегтем все залито вокруг; не видно ни звезд, ни соседних машин, ни авиаспециалистов, перекрикивающихся друг с другом.
