После ужина Дурнев повеселел настолько, что у него появилось
желание пообщаться со своей годовалой дочерью. Пенелопа, или Пипа, как нежно
звали ее родители, унаследовала от мамы сдвинутые бровки и фигурку
чемоданчиком, а от папы глазки в кучку, оттопыривающиеся уши и редкие белесые
волосы. Разумеется, Дурневы души в ней не чаяли и считали свою Пипу первой
красавицей в мире.
Наследница рода Дурневых сидела в манеже и сосредоточенно
разламывала куклу. Три обезглавленных пупса уже валялись на полу, а их головы
были насажены на украшавшие манеж штырьки от погремушек.
– Какая умничка! Директором будет, как папуля! –
умилился Дурнев.
Он наклонился над манежем и сделал попытку поцеловать Пипу в
макушку. Дочь правой рукой ухватила папу за волосы, а левой с зажатой в ней
пластмассовой лопатой стала перепиливать папе шею, явно собираясь сотворить с
ним то же самое, что и с куклами.
– Лапочка! Чудный ребенок! – пропыхтел папуля.
Он с трудом высвободил свои волосы и на всякий случай отошел
подальше от манежа, где до него было не достать и не доплюнуть. Пипа с силой
метнула лопату ему вслед, но попала всего лишь в вазочку на телевизоре,
немедленно, с величайшей готовностью брызнувшую осколками.
– Ой, какая сильная у нас дочурка! Какая меткая! –
восторженно взвизгнула Нинель.
– Осторожно... Она снимает ботинок! – предупредил
Дурнев, на всякий случай закрывая голову руками, чтобы увернуться от этого
довольно тяжелого снаряда.
В этот миг в квартиру вдруг позвонили. Звонок, обычно ехидно
пищавший, издал теперь громкую, почти торжествующую трель. Дурнев и его супруга
разом вздрогнули.
– Ты кого-нибудь ждешь, крысик? – спросила Нинель.
– Нет, никого. А ты?
– И я никого... – ответила Нинель, вслед за
Германом пробираясь к «глазку».
Пипа метнула им вслед ботинок, но шнурок захлестнулся у нее
вокруг кисти, и ботинок, отскочив, ударил ее по носу. Пипа заревела, как
пароходная сирена.
Тем временем Герман выглянул в «глазок». В «глазке» никого
не было видно, хотя звонок, не умолкавший ни на секунду, продолжал настойчиво
требовать, чтобы открыли.
– Эй, кто там? Предупреждаю: я не люблю этих
шуток! – рявкнул Дурнев и, вооружившись молотком, выглянул на площадку.
Внезапно лицо у него стало как у старушки, которая по ошибке вместо пуделя
погладила нильского крокодила.
Перед дверью, едва помещаясь на узкой площадке, лежал
огромный футляр для контрабаса. Футляр был исключительно старый, обшитый
снаружи очень толстой шершавой кожей, чем-то смахивающей одновременно и на
чешую. Будь Герман Никитич немного эрудированнее или имей привычку, к примеру,
перелистывать книги, он легко бы сообразил, что такую кожу художники всегда
изображают у драконов. Кроме того, к выпуклой ручке футляра контрабаса была
приклепана небольшая медная бирка, полустершиеся буквы на которой гласили:
«...sbebnye ...trumenty maga Feo...: barabany, ...trabasy
idr.».
Но у Дурнева не было ни малейшего желания разглядывать ни
футляр, ни тем более бирку на нем. Он смекнул лишь, что ему на порог подкинули
большой и крайне подозрительный предмет и тот, кто его подкинул, скорее всего
сейчас убегает.
Теряя тапки, Герман Никитич неуклюже перескочил через футляр
и, выскочив на лестницу, заорал в гулкую пустоту:
– Эй вы там! Эй! А ну забирайте вашу подозрительную
штуковину – я звоню в милицию! Нечего мне бомбы подбрасывать!
На его крик никто не отозвался. Лишь на миг Дурневу,
просунувшему голову между перилами, почудилось, что несколькими этажами ниже
мелькнула тень. Затем хлопнула наружная дверь, и все стихло. Директор фирмы
«Носки секонд-хенд» сообразил, что пройдохи, подкинувшие ему загадочную
штуковину, сбежали.
Выкрикнув еще пару угроз, Герман Никитич зашлепал назад.
Футляр был на прежнем месте. Не доходя до него нескольких шагов, Дурнев присел
на корточки и подпер голову ладонями.
– Нинель, Нинель, иди сюда – смотри, что нам
подбросили! – жалобно позвал он.
Из квартиры выглянула круглая щекастая голова его супруги. В
руке Нинель сжимала сковороду «Тефаль», захваченную с той же целью, с которой
ее муж вооружился молотком.
– Смотри-ка, футляр! – удивилась она.
– Не вздумай дотрагиваться! Там наверняка бомба! –
взвизгнул Герман Никитич.
В этот момент из футляра донесся странный звук. Дурневы
решили, что это тикает часовой механизм.
– Сейчас рванет! Ложись! – заорал руководитель
фирмы «Носки секонд-хенд» и быстро стал отползать. Его супруга плюхнулась на
линолеум, прикрывая голову сковородой «Тефаль».
Но ожидаемого взрыва не последовало. Вместо этого из футляра
раздался требовательный детский плач. Изумленно переглядываясь, Дурнев и его
супруга подползли к футляру. Щелкнул старый замок, крышка откинулась...
– А-а! Ты видел? Это ребенок! – воскликнула
Нинель, сталкиваясь лбом со своим супругом.
– Лучше бы бомба! – простонал Герман Никитич.
В футляре, на заботливо подстеленном красном одеяле, лежала
маленькая девочка с кудрявыми волосами. На кончике носа у нее была небольшая, с
гречневое зерно, родинка. Малютка только что проснулась и теперь громко плакала
от голода, энергично барабаня ручками и ножками по футляру контрабаса. Нинель
брезгливо поморщилась:
– Нет, я не возьму ее к себе домой! Вдруг она
какая-нибудь заразная? Даже наверняка заразная! Посмотри на это подозрительное
пятно на носу! Да меня передернет от омерзения, если она окажется в одной
кроватке с Пипой. Но и бросить ее здесь мы тоже не можем. Соседи сбегутся...
– О, разумеется, мы ее не бросим! Мы же гуманные люди!
Сдадим девочку в дом ребенка, а когда подрастет – ее отправят в детдом! Там ее
обучат красить заборы, мести улицы и еще сотне замечательных профессий! –
бодро сказал Дурнев.
Собрав разлетевшиеся по площадке тапки, он уже зашлепал к
телефону, как вдруг его жена воскликнула:
– Смотри, крысик, тут письмо! Вот оно, привязано у
ребенка к запястью!.. Да не размахивай ты руками, маленькая лягушка, я все
равно его заберу!
Наклонившись, Нинель брезгливо высвободила конверт. В него
была вложена фотография, взглянув на которую Герман Никитич покрылся
бисеринками пота. На фотографии были сняты два мальчика – один белесый, тощий,
с кислым и злым лицом, а другой задумчивый и грустный, с большим носом и рыжими
кудряшками.
