– Могу я поговорить с вами о том, что в тот день произошло?
– А зачем?
– Хочу получить ясное представление.
– Да что еще яснее-то? Полистайте старые газеты и все
увидите. Там практически все детали.
Мейсон указал большим пальцем на колонку, где заправляли его
автомобиль:
– Я заодно за бензином заехал… Вы что, торопитесь?
– Нет. – Баллард встал и, не спуская с Мейсона глаз, свернул
бумажную ленту с цифрами.
Перри Мейсон наконец смог его рассмотреть. Несмотря на
короткие ноги, хозяин заправочной был довольно крупен, широк в плечах и имел
большую, крепко посаженную голову. «Лет пятьдесят пять», – подумал Мейсон.
Волосы его уже тронула седина, а из-под мохнатых бровей пристально смотрели
серые глаза. И было еще в облике Балларда что-то колкое, язвительное – присущее
людям, которые всю жизнь имеют дело с цифрами и для которых результат всегда
либо положительный, либо отрицательный – приблизительных значений они не любят,
а всегда знают точный ответ.
Мейсон опустил глаза на стол и отметил про себя, что каждая
запятая в сделанных Баллардом от руки пометках выведена с каллиграфической
четкостью.
– Я как раз хотел закрываться, – пояснил Баллард. – Стараюсь
снять выручку и запереть кассу до десяти. Оставляю ребятам только мелочь, чтобы
сдавать сдачу. Не хочу подкармливать ночных налетчиков. Местные уже знают,
когда я закрываю кассу, и особенно не досаждают.
– Разумно. А как все-таки насчет «Меркантайл секьюрити»?
– Но мне тогда нужно знать, зачем вам эта информация?
– Хочу найти подлинно виновных.
– Вы не верите, что это сделал Дюваль?
– Официально это был Дюваль – суд установил, я знаю.
– Но вы не верите?
– Верить или не верить – у меня нет пока никаких оснований.
Я пытаюсь рассмотреть все варианты.
– Понятно.
– Не хотите о деньгах – давайте хотя бы поговорим о Дювале.
Что он был за человек?
– Это вопрос.
– А где ответ?
– Ответ отсутствует.
– Почему?
– Его невозможно классифицировать. Ни один ярлык не
подойдет.
– А может, попытаться?
– Попробую. Тихий, веселый, всегда бодрый, полно друзей и
души не чает в дочери. Жена умерла, когда девочке было десять, и с тех пор
Колтон Дюваль ей за отца и мать. Сделал из этого цель своей жизни. Один заменил
обоих родителей. Спросите меня, возможно ли это, я отвечу: «Нет».
– А что, получилось не совсем удачно?
– Смотря, опять же, что назвать удачным воспитанием. У
Дюваля всегда имелись свои идеи. Он был убежден, что если люди не ведут себя
естественно, то им никогда не может быть по-настоящему легко друг с другом.
Считал современную вежливость и этикет ненужными ухищрениями, утонченной
разновидностью лицемерия.
– Почему? – спросил Мейсон.
– Он повторял, что люди должны вести себя как можно
раскованнее и проще, и тогда их личностная суть выразится в поведении, и
противопоставлял это приспосабливанию к ритуалам и предписаниям, изложенным в
книгах.
– Немного ненормальный?
– Нет, этого нельзя сказать. Он умел приводить доводы, и ты
начинал ему верить. Сидишь, говоришь с ним и вдруг осознаешь, что поддакиваешь
и киваешь головой, вместо того чтобы прямо заявить, что так дочерей не
воспитывают.
– Дочь его любила?
– Обожала. Готова была целовать за ним землю.
– И все-таки о деньгах. Взял их Дюваль или нет?
– Лично я не понимаю, как он мог их взять. Когда начинаешь
об этом думать, то непонятно, как вообще их можно было украсть.
– А почему, как по-вашему?
– Да тут все причины сразу. Столько проверок, всякие
предосторожности… невозможно, и все тут.
– Тем не менее это произошло?
– Да. Они говорят, что да.
– И Дюваль не мог этого сделать?
– Никто не мог, уж если на то пошло. Это все равно что
смотреть выступление волшебника на сцене. Творит такое, что никогда бы не
поверил, но это происходит у тебя на глазах.
– Может быть, если вы расскажете мне, как и что произошло, я
смогу предложить решение? – осмелился заметить Мейсон.
Баллард помедлил с полминуты, затем стал вспоминать:
– Было примерно два часа дня. Тогда в Санта-Ане, в
авиационном центре, работало очень много персонала. Длиннющая платежная
ведомость, и мы отсылали туда огромные суммы наличных денег, то есть я
занимался их отправкой. А помимо этого наш филиал там делал хороший бизнес.
Деньги возили туда-сюда два, а то и три раза в месяц.
Все было рассчитано на самый крайний случай. Специальные
фургоны имели полностью изолированные отделения для наличных денег, а ключи
были только у контролеров и проверяющих. Водитель фургона ключа не имел. Так
сделали для того, чтобы если фургон остановят на дороге, то никто все равно не
сможет до этих денег добраться. А еще в фургоне устанавливалась коротковолновая
станция, о которой посторонние не знали. Сигналы этой станции полиция могла
принимать в любой момент, и если в дороге фургон кем-то задержан, то водителю
достаточно лишь нажать на кнопку, как тут же к радиопередатчику подключается
магнитофон и заранее записанные сигналы, дающие номер фургона и предупреждение
об опасности, поступают в эфир. Затем полиция, зная номер попавшего в такую
ситуацию автомобиля, звонит туда, откуда он вышел, и диспетчер им сообщает
номер фургона, когда вышел и где его следует искать.
– Хорошо, продолжайте. – Мейсон внимательно слушал.
– Сама процедура подготовки наличности к отправке
происходила таким образом, что один служащий выполнял работу, а проверяющий за
ним следил. Но перед этим банк уже позвонил и заказал один из бронированных
фургонов. И автомобиль этот уже стоял у дверей к тому моменту, когда служащий
банка деньги все уложил, завернул в специальную бумагу и опечатал красным
сургучом. Сначала на сургуче свою печать ставил служащий, укладывающий деньги,
а после него свою печать ставил проверяющий. Затем оба брали пакет с деньгами и
после того, как двое вооруженных охранников, убедившись, что снаружи все в
порядке, давали им знак, загружали деньги в фургон.
Когда перевозишь деньги миллионами, то начинаешь обращаться
с ними так, как будто это самый обычный товар – как морковь или картошка.
Мейсон понимающе усмехнулся.
– Итак, мы работали, укладывали деньги – вернее, Дюваль их
укладывал – как раз в тот момент, когда происходил забег, исход которого был
для меня далеко не безразличен. А что бы вы сделали на моем месте, мистер
Мейсон? Я перебивался на маленькой зарплате, а на ту лошадку поставил сто
долларов. И я знал, что в случае удачного исхода разбогатею. Зарплата в банке –
вы же сами знаете, цены все время растут, и можете представить, что для меня
значило потерять эту сотню. А выиграй любой в моем положении лишнюю тысячу – и
можно жить! Тот забег для меня много значил…
