– В сейфе двести миллионов долларов, – спокойно, ровно и бесцветно сказала Маргарита Павловна.
Светлана Павловна ахнула. Алексей Васильевич вытаращил глаза. Лизанька побелела. Алёна Дмитриевна недоумённо уставилась на Всеволода Алексеевича. Всеволод Алексеевич быстро прижал палец к губам, призывая подругу воздержаться от комментариев. Вошедшая с подносом, уставленным чашками и кофейником с горячим кофе, Екатерина Фёдоровна спросила:
– Что я пропустила?
– То, что в сейфе, единственной наследницей содержимого которого являюсь я, или тот, кто указан в моём завещании, или мой ближайший прямой кровный родственник – в случае моей смерти и отсутствия составленного мною завещания на момент вступления в силу завещания моего младшего брата, – лежит двести миллионов долларов, – так же спокойно, ровно и тихо повторила Маргарита Павловна.
Екатерина Фёдоровна молча поставила поднос на стол хозяйки, опрокинула в себя её рюмку ликёра и удалилась в кухню вместе с рюмкой в руке. Маргарита Павловна встала со стула и, взявшись за ручку кофейника, обратилась к присутствующим милым, заботливым, гостеприимным голосом:
– Кофе?
– У Ритки двести миллионов долларов?! – базарной торговкой заголосила Светка.
– Мама… мама… мама… – повторял Алексей Васильевич.
Лизанька слилась со стеной, окаменела и не произносила ни слова, не издавая ни звука, глядя вслед скрывшейся на кухне Фёдоровне.
– Тихо! – рявкнул Шекерханов, подойдя к столику, за которым сидела Светлана Петровна, и так бабахнул кулачищем по столешнице, что Светкин стакан с виски, стоявший в опасной близости к краю, спрыгнул со стола и разбился. Удовлетворённо улыбнувшись воцарившейся тишине, полковник продолжил: – Как минимум, теперь я знаю, что дело давно минувших дней не раскрыто мною не из-за моего непрофессионализма. И спасибо, в общем-то, что срочным образом перевели с глаз долой, а не застрелили нечаянно, стань я копать детальней и тщательней.
– Если выпало в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря! – процитировал Северный.
– Да, чем в вашей этой суматошной Москве. Не правда ли, Лизанька?
– Я-то тут при чём? – буркнула уже вернувшаяся к своему естественному, чуть смугловатому, тёмно-персиковому цвету лица невестка Маргариты Павловны.
– Ну как же! Вы, Лизанька, родились и выросли в Москве. В столице нашей родины. И вдруг выходите замуж за не слишком подходящего вам по возрасту, по темпераменту и по вашим запросам, уж простите меня, Алексей Васильевич, – мужчину. И переезжаете в наш скучный Севастополь, где ни бутиков толковых, ни жизни светской, где вместо толпы поклонников у вас есть Алексей Фирсанов, полностью материально зависящий от своей матери.
– Алексей талантливый! Не смейте так говорить! И я люблю его! – Лизанька вскочила и обвила шею сидящего мужа руками.
– Кстати, о любви. Лизанька, Алексей Васильевич, где и как вы познакомились?
– Мы познакомились в Москве, – холодно отрезал Алексей Васильевич. – Если вы забыли, у меня там живут родные тётка и дядя. И я частенько приезжаю к ним в гости.
– Дядя жил. Увы, жил! Итак, вы частенько приезжаете в гости и… – Шекерханов прикрыл глаза и стал изображать экстрасенса, что при его солидной комплекции и не слишком ярко выраженных актёрских способностях выглядело нелепо. – Вы осматриваете Третьяковскую галерею… Нет-нет, не осматриваете. Вы прямиком идёте к картине Рериха… К вашей любимой картине Рериха… Чёрт, не вижу названия… Что-то голубое… К вам подходит девушка неземной красоты, с ямочкой на подбородке, нежная, юная и ангельским голосочком молвит: «Вы тоже любите Рериха?!» – Полковник открыл глаза и посмотрел прямо на Алексея Васильевича киношно-ментовским взглядом.
– Как вы угадали?! – опешил сын Маргариты Павловны.
– Угадывают бабки на скамейках. А я знаю! – грозно рявкнул Шекерханов.
– Твоя работа? – прошептала Алёна Дмитриевна, стукнув Северного по коленке.
Всеволод Алексеевич снова лишь приложил палец к губам.
– Да ничего он не угадывал. И не знал! Ты сам всем сто раз рассказывал, как мы познакомились! – зло сказала мужу Лизанька и даже раздражённо покрутила пальцем у виска. – У нас горе, у нас у всех большое горе, а вы паясничаете! – строго обратилась Лизанька к следователю. – И меня не интересуют прелести московской жизни! Мне нет дела до ночных клубов и прочих так называемых возможностей. Иллюзорных возможностей!
– Конечно! В особенности когда есть столь неиллюзорный сейф в столь неиллюзорной Швейцарии, ради которого можно, чёрт с ним, выйти замуж за своего собственного двоюродного брата!
– Что? В каком смысле? – ахнула Светлана Павловна, подавив отчаянный зевок.
– Что вы несёте? – возмутился Алексей Васильевич.
– Что имею, то и несу. Лизанька – ваша двоюродная сестра. Она дочь покойного младшего брата вашей матери, Павла Петровича Фирсанова! Она зарезала вашего отца. Она убила вашего дядю. Она уже подбиралась к вашему сыну, и если бы…
Шакерханов замолчал, наткнувшись на взгляд Северного.
– Чушь, – холодно, ровно и жёстко произнесла Лизанька Фирсанова.
Александр Иванович молча достал из внутреннего кармана пиджака фотокарточку Павла Левентова, подошёл к столику Алексея Васильевича и положил фото перед ним.
– Внимательнее рассматривайте фотографии в семейных альбомах. Елизавета Николаевна Свиридова на самом деле Елизавета Павловна Левентова.
– Очень интересно! – презрительно хмыкнула Лизанька.
Все взоры обратились на неё.
– Действительно, как это раньше не бросалось мне в глаза. Девочка – вылитый Пашка. Пока Всеволод Алексеевич мне не сказал…
Даже отчаянно зевавшая Светлана Павловна – и та выпучила глаза и, что было очень нехарактерно, слова не могла из себя выдавить.
– Люди чаще всего не замечают именно очевидного, – прокомментировал Северный. – И простите, Маргарита Павловна, что стал печальным вестником. Мне очень жаль, что ваш брат погиб.
– Это опять из-за меня, я не уследила, – прошептала Маргарита Павловна.
Шекерханов недоумённо глянул на Маргариту Павловну.
– Продолжайте, Александр Иванович! – обратился к нему Северный.
– Ну да… – растерянно произнёс тот, но тут же взял себя в руки. – Так вот! Павел Левентов очень любил Лизанькину мать. Но не женился на ней именно потому, что у «молодых либералов», нынче ставших добропорядочными олигархами поздне-средних возрастов, напрочь отсутствовало какое бы то ни было нравственное чувство. Из-за опасений, что при попытке вышибания из него экспроприированных денежных масс будут все средства хороши. Мы не так переживаем за себя, как за тех, кого мы любим. На всякий случай он написал некую разъяснительную записку, которую доверенное лицо должно было передать его возлюбленной в случае его смерти или исчезновения при невыясненных обстоятельствах. В записке он настоятельно рекомендовал разыскать его старшую сестру Маргариту Павловну Фирсанову и держать с ней связь по достижении его ребёнком двадцати одного года. Почему «ребёнком», а не «дочерью»? Да потому что на момент написания этой записки мама Лизаньки была едва беременна. А невдолге Павла Петровича отправили в мир без печали, где ни дети, ни сейфы, набитые долларами, уже не нужны. Но возлюбленная господина Левентова был женщина не слишком могучего ума и к воле покойного отнеслась без особого пиетета. Она была самой обыкновенной…
