— Нет-нет, ни в коем случае! Гульдинер обезжирен и законсервирован — покрыт тончайшим слоем специального микрокристаллического воска. Монету нельзя брать в руки, даже в хлопчатобумажных перчатках. Смотри так.
Я посмотрел, взвесил в руках и подумал, что если засветить в лоб этим кругляшом, то мало не покажется. Монета была очень тяжелая.
— Спасибо, Петр Иванович. Теперь я не перепутаю эту монету с другими.
— Надеюсь. Да это и невозможно.
«Это тебе, дедуля, невозможно. А такому профану, как я, могут подсунуть подделку и скажут, что так и было. Вот калибр пули определить и из какого ствола ее выпустили, это запросто».
На этом мы и попрощались. «Ну и жадина ты, дед Валеев! — злился я на него, когда он провожал меня до калитки. — Не предложил хотя бы чаю. Ему, видите ли, каждый гость в радость. Как же, как же… У-у, старый сыч!» Меня мучила сильная жажда, но я постеснялся попросить даже стакан воды. Мне почему-то было неуютно в доме старого нумизмата. Может, из-за собак, незримое присутствие которых сковывало меня и заставляло сдерживать эмоции.
Первым делом я заехал в мини-маркет, купил поллитровую бутылку холодной «фанты» и выпил ее одним духом. Жажда прошла, я сел в машину и задумался. И что теперь? Куда рулить? Тупик… Где искать этого Таркана-таракана? Забился в щель, животное, и сидит бабло пропивает, полученное от неизвестного киллера. Который, в отличие от старого нумизмата, не поскупился.
Конечно, со временем я отыщу его. Наш город хоть и большой, но все же гораздо меньше столицы. Многие знают друг друга, знакомы. Заброшу я мелкоячеистую сеть среди своих друзей-приятелей, и, гляди, этот таракан запутается в ней. Больно кликуха приметная. Таркан, Таркан… Где я ее слышал? Не помню, хоть убей.
Постой, постой… Таркан — «черный археолог». А ведь у меня есть один приятель, которого нелегкая уже лет десять носит по всей стране с киркой и лопатой. Все хочет быстро обогатиться, отыскав клад. А сам лентяй, каких свет не видывал. Любую другую работу он считал насилием над личностью.
Тем не менее каждое лето он пропадал на раскопках и иногда возвращался с неплохим «уловом».
Который продавал, а деньги тут же спускал в кабаках. Я не видел его два или даже три года, хотя мы иногда созванивались (обычно он предлагал мне купить какую-нибудь старинную хреновину, а я неизменно отказывался — на кой ляд мне в квартире лишнее барахло, своего хватает), поэтому сразу и не вспомнил.
«Коллегу» Таркана кликали Бемц. Он играл в школьном оркестре на ударных, и его фишкой была заключительная фраза при исполнении почти любого музыкального опуса: «Тар-ра, тар-ра, тар-ра, бемц!» «Тар-ра» исполнялось палочками, а «бемц» вместе со звоном тарелок он выкрикивал с таким энтузиазмом, что публика неизменно награждала его бурными аплодисментами. (Нужно сказать, что он и впрямь был великолепным ударником.)
На самом деле Бемца звали Иннокентием, то есть Кешей. Из своих странствий он привозил иногда такое, что ни в сказке рассказать, ни пером описать. Ну точно как в песне Высоцкого поется: «Наш Федя с детства связан был с землею, домой таскал и щебень, и гранит… Однажды он домой принес такое, что папа с мамой плакали навзрыд». Будь Кеша постарше, можно было бы с уверенностью сказать, что эту песню списали с него. Вот только академий он не кончал, и все его «университеты» состояли из двух курсов техникума и привода в милицию.
А все потому, что Кеша и в глубокой молодости ковырял землю. Но трудился он больше на полях сражений, где откапывал разные смертоносные игрушки. Однажды Бемц расщедрился и подарил мне штык-нож от японской винтовки «арисака».
Как японская винтовка попала в Россию, тогда не знали ни я, ни Кеша. Лишь много позже я прочитал, что русские войска имели винтовки «арисака», закупленные в Японии во время Первой мировой войны. И некоторое количество японского оружия было складировано на территории Финляндии. После революции винтовки использовались финской кавалерией, а позже их перепродали в Эстонию. (На тебе, Боже, что нам не гоже. С той поры мало что изменилось. Запад и США и в наше время сбагривают своим новым «союзникам» в Восточной Европе разный военный хлам.) Финские «арисаки» имели на ложе номера округов и букву S. Такая же буква была выгравирована и на рукояти дареного штык-ножа.
И однажды Бемц «отличился». Он где-то откопал немецкий пулемет МГ-42 в отличном состоянии (оружие было завернуто в промасленный брезент и щедро смазано солидолом) и цинк патронов к нему. Наверное, какой-то запасливый гражданин готовился к новым подвигам на поприще свержения существующей власти. Но его посадили и расстреляли прежде, чем он воспользовался «машинен-гевером».
Конечно же Кеша не удержался, чтобы самолично не проверить такую козырную игрушку в действии. И не нашел ничего лучшего, как собрать толпу пацанов и устроить в лесу стрельбище. Естественно, его тут же заложили со всеми потрохами. Бемцу, который не хотел колоться, в ментуре сыграли дубинками на ребрах знаменитое «Тар-ра, тар-ра…», и ему пришлось скрепя сердце сдать пулемет, суливший немалую прибыль, — братки готовы были выложить за МГ-42 большие деньги.
После этого случая его выгнали из техникума (хорошо, что не посадили, но полгода в СИЗО — в те времена еще КПЗ — он проторчал), и тогда Бемц решил переквалифицироваться в «черного археолога». Все-таки за древние горшки-черепки власть не шибко наказывала. Это не оружие.
Я ехал к Иннокентию, дрожа от возбуждения: застану его дома или нет? Застану — не застану… По идее он уже должен был вернуться с раскопок, но поди знай, что у него на уме. Я попытался дозвониться до него, но мобилка подсказала, что Кеша в очередной раз потерял свой телефон, а значит, номер теперь у него другой.
Обитал Иннокентий в настоящих трущобах, на окраине города. У него была хорошая квартира, почти в центре, но там он поселил родителей и младшую сестру, которые сдавали свое жилье в аренду. Тем и жили, потому что пенсию родители получали совсем мизерную, а сестра работала завхозом в больнице, и ее зарплаты едва хватало, чтобы как-то выживать.
Сам Кеша не хотел перебираться в центр ни в какую. Он специально прикупил за небольшие деньги старенький домик с мастерской и просторным сараем, чтобы было где хранить плоды своих трудов на ниве «черной археологии» и заниматься реставрацией находок.
Поселок на окраине назывался Брехаловка. Откуда произошло это название, никто не знал. Может, так его назвали из-за большого количества собак — как на привязи, так и бродячих, — которые брехали с вечера до самого утра почти не переставая. Как люди могли спать в таком гвалте, уму непостижимо. Псы стаями провожали каждую машину, которая въезжала в Брехаловку, и с таким остервенением бросались едва ли не под колеса, что малодушные тут же поднимали стекла салона — вдруг какая-нибудь псина запрыгнет в кабину?
Моя «мазда» не стала исключением. Собачью стаю возглавлял здоровенный барбос с отгрызенным ухом и грязно-белой шерстью в желтых подпалинах. Он лаял, аж пенился, бросаясь на переднюю дверцу, тогда как остальные пытались укусить колеса, благо по улицам Брехаловки шибко не разгонишься — колдобина на колдобине.
