— Линн, вот сейчас, когда работа у тебя уже написана, можно передохнуть, попробуй отвлечься от всего, даже от мыслей обо мне грешном, углубись в себя, попробуй прожить хоть полчаса «здесь и сейчас», своими ощущениями. Наплюй даже на нас с Бритт, прочувствуй собственное тело через прикосновение веревки. Попробуй. Не ради меня и не для того, чтобы я отстал, а просто ради гармонии в самой себе. Ты напряжена, а нужно расслабиться. Это как при массаже, если человек зажат, ничего не получится. Отпусти внутри себя все, можешь плакать, но только расслабься.
Мне не удалось, но ощущение от веревки на теле было потрясающим. Колючая, грубая, она не ерзала и потому не натерла кожу, не была сильно затянута, потому ничего не передавила и не мешала дышать (чего я, честно говоря, боялась), зато я и впрямь почувствовала каждой клеточкой, где веревка прикасалась.
Бритт заглядывала в глаза:
— Ну как?
Я не смогла соврать подруге:
— Потрясающе.
Ларс протянул мне свитер:
— Надень.
Я послушно натянула одежду, стараясь не смотреть ему в глаза.
— Бритт, я здесь сегодня больше не нужен. Если Линн захочет освободиться, просто потянешь за ту петлю, что я показал, и веревка легко распутается. Только не пытайтесь что‑то завязать сами, это опасно. И эту вязку тоже долго не держите, не стоит. Я позвоню.
Уже одевшись, он вдруг позвал меня:
— Линн, проводи.
Бритт тактично удалилась в свою комнату, махнув рукой:
— Пока, Ларс.
Я не знала, что говорить и как себя вести, не понимала, что чувствую, а потому молчала.
— Линн, ты замкнулась в своей раковине, спряталась, как улитка в домике, я не буду его разбивать, но выманю тебя. Не замыкайся.
И тут меня прорвало:
— Ларс, если тебя мучает совесть из‑за меня, то совершенно зря. Не стоит меня опекать, я сильная и справлюсь. Живи своей жизнью, не нужно тратить время на меня.
Он спокойно выслушал, а потом притянул к себе и зашептал на ухо:
— Дурочка моя любимая. Я вытащу из этой раковины настоящую Линн, как бы ты ни пряталась.
Скользнул, только скользнул губами по моим губам и… отпустил. Я поймала себя на желании вцепиться в него и не отпускать. Ларс несколько мгновений словно ждал, когда же я решусь, не дождался и хмыкнул:
— Не сопротивляйся, ты же знаешь, что я сильнее и все равно своего добьюсь. Соблазню, заманю, воспользуюсь твоей беззащитностью…
Как хорошо я знала этот тон, такие речи! Он действительно соблазнит и заманит, и воспользуется тоже. Самое главное — я хочу, чтобы это случилось, очень хочу.
И я выдала:
— Зачем я тебе?
Ларс серьезен:
— Мне никто другой не нужен. С той самой минуты, как ты промчалась мимо меня в кафе. Ты зря себе что‑то придумываешь. Об одном прошу: доверься мне.
После его ухода я некоторое время сидела оглушенная, пытаясь разобраться в собственных чувствах. Пока на меня смотрели эти непостижимые глаза, все казалось простым и понятным, я верила и была готова подчиниться. Но стоило остаться одной, как снова нахлынули сомнения, уже через пять минут я не была уверена, что не удеру в любую минуту, бросив все на свете.
Сколько же еще должно пройти времени, чтобы проклятое прошлое перестало давить?! Смогу ли я вообще когда‑нибудь его забыть?
Из своей комнаты высунула нос Бритт:
— Ты как, не давит, не трет?
А меня вдруг захлестнуло желание от всего избавиться, сбросить веревки, смыть с себя все, словно змеиную кожу при линьке.
— Давай, развяжем.
— Хорошо, сейчас развяжу…
Накатил страх, вдруг у Бритт не получится? Только бы не затянула какой‑нибудь не тот узел, чтобы я не задохнулась в этих узлах. Вот оно, подвал здесь ни при чем, я кожей чувствовала совсем другие веревки, те, в которых побывала на грани жизни и смерти, те, которые на моем теле вязала Анна‑Паула! Как Ларс мог забыть о них?
С трудом удалось сдержать приступ паники, заставив себя дышать глубже и спокойнее, я попросила:
— Бритт, поскорей, пожалуйста. Если, конечно, хочешь, чтобы я осталась жива.
Она развязала быстро, но руки тряслись.
— Больше не соглашусь ничего делать без Ларса.
— И с Ларсом тоже не стоит, Бритт, это очень опасные игрушки.
— Да ничего здесь опасного, один узел держал остальные, потянула за веревку, все и развязалось.
— А если бы не за ту потянула?
Но стоило веревкам оказаться снятыми, как мне захотелось вернуть их на место. Подруга крутилась вокруг:
— Правда, это эротично? Давай, посмотрим видео или хотя бы фото?
Пришлось согласиться, что эротично и сильно обостряет ощущения, но от попыток Бритт самой повторить на моем теле то, что делал Ларс, я категорически отказалась. Впрочем, Бритт и не настаивала. А вот фото разглядывала долго и с удовольствием, активно комментируя:
— Смотри, вот так тебя надо!
Глядя на фотографию хорошенькой японочки, изогнутой до невозможности, ягодицы которой были призывно выпячены, я живо представила на ее месте Бритт, решила, что это было бы еще эффектнее, и поинтересовалась:
— А почему не тебя?
— Меня некому так вязать.
— Вернется Том, научится.
— Вот еще! Смотри как… — На лице подруги презрение стремительно сменилось восхищением.
— Это «еще» относится к Тому или к картинкам?
— К Тому. Не отвлекайся, смотри. Ух ты!
Действительно эротично, но я все равно задала вопрос:
— Как ты думаешь, зачем этим занимаются?
— Для красоты! — уверенно ответила подруга, словно она всю жизнь только и делала, что вязала узлы шибари.
Следом Бритт прочитала мне лекцию о чувственности этого вида связывания.
Впечатлило…
— А откуда у тебя такие познания?
— Я всегда стараюсь изучить теорию того, что предстоит попробовать на практике.
Вот здесь Бритт не преувеличивала, она действительно изучала все досконально, будь то история костюма, верховая езда, крав‑мага или вот шибари… Но из такого заявления следовало, что подруга намерена заняться практикой связывания, как только освоит теорию. Это меня обеспокоило, потому что за неимением такого партнера, как Ларс, она может либо угодить в руки кому‑то не слишком умелому и пострадать, либо все сделать сама, что закончится еще хуже.
Высказанные мною сомнения Бритт ничуть не смутили:
— В чем вопрос? Вяжи меня ты.
