— Ее саму убили, вы знаете?
— Кого, толстушку?
— Нет, Эмму Грюттен.
— Да‑а?..
В голосе доктора Фрида не услышала никакого сочувствия и даже сожаления, просто был отмечен факт, что докучливая особа перестала существовать.
— А что за толстушка? — Фрида спросила первое, что пришло в голову, ей хотелось поскорей закончить разговор с Обергом. Доктор перестал ее интересовать, этот самовлюбленный индюк не стоил того, чтобы его защищать даже от ненормальных женщин. Погибла та, которую он знал, но никакого сочувствия. Не хотелось бы попасть к такому на операционный стол, хотя, вполне возможно, что хирург он отменный. Умение прекрасно делать операции и умение сопереживать людям не одно и то же.
Оберг пожал плечами:
— Любительница БДСМ, считающая, что может быть госпожой. Мне нравится таких обламывать. Знаете, это забавно: она разыгрывает этакую надменно жестокую самку, а когда ты ставишь ее раком и порешь, не обращая внимания на вопли, оказывается, что никакая она не госпожа, а просто шавка. Это не противозаконно, я выяснял.
— Вы увлекаетесь БДСМ?
— Нет, просто иногда ради того, чтобы отдохнуть, приглашаю к себе такую «госпожу» и превращаю в покорное животное. — Он поднял руки ладонями вперед, словно защищаясь от необоснованных обвинений. — Ничего криминального, та же плетка, которую она приготовила для меня, походила по ее толстому заду, тот же ошейник, та же цепь. Но все по обоюдному согласию. В Эстерсунде такого развлечения не найдешь, а в Стокгольме себе позволить можно.
— Извините, мне пора.
Фриде вовсе не хотелось выслушивать бэдээсэмские откровения Оберга. Она уже поняла, чего не хватало тем женщинам, которые досаждали ему в Эстерсунде — хотелось плети, — доктор им это обеспечивал.
Он попытался всучить свою визитку и ей, Фрида покачала головой:
— Не стоит, я не люблю плетки. И наручники тоже.
— Обойдемся без таких девайсов.
Он сунул визитку во внешний кармашек ее сумки, девушка, отойдя от столика, демонстративно ее вынула и столь же демонстративно опустила в корзину для мусора. Доктор только пожал плечами, весь его вид говорил, что столь закомплексованная особа его больше не интересует.
Фрида позвонила матери, чтобы не беспокоилась, и отправилась в Упсалу к бабушке, где она точно знала, вопросов задавать не будут. Совсем немного, хотя бы несколько дней, чтобы переварить, осмыслить произошедшее, а потом она решит, как быть дальше, где работать, чем вообще заниматься. Возвращаться не только в управление, но и вообще в полицию не хотелось, Фрида прекрасно понимала, что недобрые сплетни не искоренить, где бы она ни служила, слух о предательстве найдет все равно. Не будешь же каждому объяснять, что это ошибка, страшная, роковая для нее, чужая ошибка, причем тех, кому она больше всего доверяла. Причем, чем яростней будешь это доказывать, тем больше будут верить, что навет справедлив.
Когда‑то она пришла в полицию, чтобы отомстить за гибель отца, но вот Ловиса, женщина с ангельскими голубыми глазами, выстрелившая в Свена Линнерхеда в упор, лежала на кровати, умирая, и Фрида поняла, что даже мстить ей не может. Напротив, выполнила последнюю просьбу умирающей и при этом пострадала. Получалось, что Ловиса погубила не только отца, но и дочь?
— Нет, я выкарабкаюсь, найду свое место в жизни, я еще буду ловить преступников.
Бабушка и впрямь ничего не спросила, кроме того, когда же, наконец, внучка выйдет замуж. Началось привычное перечисление подруг, у которых семьи и дети.
— Ну хорошо, можешь не заводить себе мужа, но ребенка‑то заведи!
— Бабушка, дети не канарейки, их не заводят, их рожают и воспитывают. Всю жизнь, между прочим.
— Ты мне об этом рассказываешь? Вот когда еще был жив твой дед…
Дальше следовал рассказ о том, как они с мужем родили и воспитали восьмерых детей. Фрида помнила из того рассказа каждое слово, обычно она развлекалась тем, что сравнивала порядок этих слов в новом варианте или отслеживала появление новых, вернее, замену одних на другие. Но сейчас просто отключила слух и согласно кивала, хорошо помня и то, где следует соглашаться, а где протестовать. Слова не проникали в мозг, но окутывали плотным облаком…
Там же в Упсале на глаза попалась газетная заметка об открытии женского агентства «Леди».
Может, пойти в частное агентство? Правда, «Леди» занималось розыском не преступников, а неверных мужей, и иногда просто организовывая эту самую измену. Нет, это не для Фриды. Однако жить чем‑то нужно, она не Ларс Юханссон, у которого по всему городу разбросаны неиспользуемые квартиры.
Тяни не тяни, а решать этот вопрос придется. Фрида смотрела на газетную страницу и размышляла о том, что ничего другого, кроме как искать преступников она не умеет. Нет, еще пироги печь…
Вангер пришел к Бергману с сообщением, что подозреваемый, а скорее всего и виновный в убийстве Эммы Грюттен есть. Они с Мартином и Агнесс перевернули гору материала, Агнесс прошлась с лентой для снятия отпечатков не только по квартире, но и по двери снаружи. Пересмотрены часы видеозаписей камер с перекрестков и входов в госпитали, опрошены десятки свидетелей.
По убийству Эммы Грюттен результаты есть. Убийство Маргит по‑прежнему оставалось загадкой. У Вангера было подозрение, что это сделал кто‑то из подруг миллионера — Линн Линдберг или эта американка — Джонсон, кажется. Подозрения возникли, когда он увидел их входящими в госпиталь в тот же день, когда убили Стринберг.
Но охранник категорически отрицал, что хотя бы одна из подруг побывала в палате. К тому же, как выяснилось, после их ухода к Маргит входила медсестра, та была еще жива. Нет, ее убили после ухода подруг. Автоматика зафиксировала время отключения, а камеры наблюдения — выход подруг из госпиталя действительно на двадцать минут раньше.
Арестованная Урсула молчала как рыба, она словно впала в ступор, отказавшись вообще общаться с кем‑либо. Не принимала еду и даже не пила. Обеспокоенные возможностью обезвоживания, медики были вынуждены поддерживать ее силы принудительно.
И вдруг…
Что‑то заставило Вангера подробно расспросить, как выглядела инспектор Волер. Страж порядка рассказал…
Вангер даже застонал, ну почему, услышав фамилию Волер и увидев часы Фриды, он больше ни о чем не стал спрашивать? Невольно хотел скрыть, старался, чтобы все в госпитале забыли. И это вместо того, чтобы все прояснить до конца.
— Какой же ты следователь, если даже это распутать не смог?!
Но самобичевание теперь было бесполезно, Фрида больше не принесет ему кофе из автомата, она не простит страшного подозрения, недоверия. Это не обида, это нечто большее, обида рано или поздно пройдет, но Фрида не вернется. И в его жизнь тоже — это Даг понимал отчетливо.
