– Ага, знаю. Иначе их агония будет
длиться целые столетия и даже в Потустороннем Мире они не обретут покоя, –
кивнула Ритка.
– А так как дар у нее был огромный,
такой, какого один человек не вместит, она нашла учеников. Им было тогда лет по
десять-одиннадцать. У них были не то чтобы магические способности, а так…
задатки. В Тибидохс их бы точно не взяли. Но старуха ухитрилась их развить и
передала им свой дар до капли. Всем троим. А недели две назад ведьма умерла…
Верка Попугаева внезапно прервалась и вскинула
голову. Ее нос беспокойно задвигался. Она явно унюхала что-то интересное.
Проследив ее взгляд, Ритка обнаружила, что в воздухе давно пахнет дракой.
Гломов бесцеремонно подвалил к Глебу
Бейбарсову и, ткнув каменным пальцем ему в грудь, спросил:
– Ты че тут, блин, стоишь, а?
– Не мог бы ты объяснить, почему тебя так
волнует положение моего биологического тела в пространстве? – подчеркнуто
вежливо отвечал Бейбарсов.
Он смотрел на огромного Гуню без страха,
насмешливо щурясь. Глаза у новенького были темные, без блеска. В зрачках ничего
не отражалось. Очень странные глаза. Гуне они совсем не понравились. И ответ на
конкретный вопрос тоже. Вежливость, с точки зрения Гломова, была верным
признаком слабости. И вообще Бейбарсов Гломову ну о-о-о-очень не показался.
– Колбасы переел? А чего тогда
колбасишься? Ты мне тут под Шурасика не канай! Чего это у тебя? Комиксы, что
ль, рисуешь? Дай позырить! – продолжал Гуня, протягивая руку к папке,
которую Глеб продолжал держать под мышкой.
– Это не комиксы, это мои рисунки. Я их
редко кому показываю. Я попросил бы их не трогать, – сказал Бейбарсов,
отводя Гунину руку от своей папки.
– Да? Не трогать? Может, ты меня голым
нарисовал, а теперь трясешься, что я тебя вычислил? – с издевкой спросил
Гуня.
– Маловероятно. Меня не интересуют
заборная живопись и заборные типажи, – в своей спокойной манере отвечал
новенький.
Некоторое время Гломов переваривал ответ, пока
наконец до него не доехало, что его поставили на место.
– Ну все! Сейчас кто-то получит по
харизме! Через минуту ты поймешь, что ты никто и зовут тебя никак! – с
предвкушением развязки сказал Гломов.
Стадия предварительных переговоров, которую
Гуня терпеть не мог, подошла к своему логическому завершению. Теперь можно было
с чистой совестью приступать к мордобою.
Гломов повернулся, отошел на полшага назад,
будто собрался уходить – это был его обычный прием, чтобы заставить противника
расслабиться и потерять бдительность, – и, пробурчав Гломус вломус ,
выкинул каменный кулак точно в подбородок новичку. В девяноста девяти случаях
из ста этим ударом все заканчивалось. Соперник Гуни оставался на земле
неподвижным телом, Гломов же, пнув его пару раз для порядка, удалялся.
Однако теперь был, видимо, тот самый сотый
случай. То исключение, ради которого написаны все правила. Глеб красиво и
непринужденно ушел от тяжелого кулака Гломова и легко, без усилия, ударил его
по руке бамбуковой тростью, что-то буркнув себе под нос. Гуня не придал этому
значения, тем более что даже не почувствовал боли. Он отдернул руку и занес ее
для нового сокрушительного удара… Вернее, собирался занести, потому что в
следующий момент понял: что-то вцепилось ему в горло. Сжало его так, что из
горла вырвался хрип.
Гломов зарычал и попытался стряхнуть это нечто
, не сразу поняв, что это была его собственная рука, с сосредоточенной
ненавистью сдавливавшая ему горло. Однако теперь рука подчинялась не Гуне, а
повторяла движения Бейбарсова, который, не подходя к Гломову, сдавливал
длинными пальцами смуглой руки воздух. Гуня отрывал руку от своей шеи, помогая
себе подбородком и левой рукой, которая пока еще повиновалась. Будь на месте
Бейбарсова пять, даже десять человек, неукротимый в своей ярости Гломов
расшвырял бы их всех, однако теперь он сражался с самим собой.
– Некромагия! Стиль мертвой марионетки!
Коснувшись тростью руки, парень внушил руке Гломова, что она мертва и теперь
управляет ею, как мертвой. Если не отменить заклинание, скоро рука начнет
деревенеть, как у трупа, – пробормотал Семь-Пень-Дыр.
Наконец Бейбарсов опустил свою руку, и Гунина
рука повторила ее движение, повиснув вдоль туловища. Зарычав, Гломов ринулся на
врага, надеясь сшибить его с ног и запинать. Силы в нем хватило бы, чтобы
уничтожить этого усмехающегося парня и без правой руки. Но трость Глеба
Бейбарсова вновь была в воздухе, чертя вспыхивающие огненные руны.
Сердце Гломова дрогнуло, сбилось с ритма и
стало замедляться. Проскочив мимо Бейбарсова, он тяжело упал на колени и понял,
что не может встать. Неодолимая сила клонила его к земле.
– Десять ударов до полной остановки
сердца… Девять… – спокойно считал Глеб.
– Нееет! Нееет! – хрипел Гломов,
чувствуя, что сердце подчиняется этому жуткому голосу.
– Тогда повторяй за мной: «Я никто, и
зовут меня никак!» Этого ты, кажется, хотел? – негромко и очень мрачно
сказал Бейбарсов. – Ну?!
– Да пошел ты! – просипел Гуня.
– Шесть ударов до полной остановки
сердца…
Гломов схватился левой рукой за грудь, пытаясь
уберечь свое замирающее сердце… Большое сильное сердце останавливалось, он не
ощущал уже его ударов. Глаза медленно застилал туман.
– Три удара до полной остановки…
Повторяй: «Я никто», – упрямо настаивал Бейбарсов.
Гуня тяжело упал щекой на землю. Теперь его не
держали даже колени.
– Меня зовут Гуня Гломов! Г-гуня
Гло…мов! – прохрипел он.
Баб-Ягун петухом налетел откуда-то сбоку и
трубой своего пылесоса выбил из рук у новичка его бамбуковую трость.
– Некромагия, тьма ее побери! А ну
хватит! Отпусти Глома, или тебе придется драться со мной! А вы, остальные, что,
заснули? – крикнул Баб-Ягун.
Хотя Гуня никогда не был его другом, Ягун не
собирался допустить, чтобы того прикончили у него на глазах. И другие
старшекурсники, Ягун чувствовал это, готовы ринуться ему на подмогу.
Семь-Пень-Дыр совсем неплох в драке, да и Пельменник, как свой, Тибидохский, не
станет стоять и смотреть, как из его друзей делают мертвяков. К тому же рядом
Танька с ошеломляюще ярким Искрисом фронтисом, Гробыня с заковыристыми запуками
и Шито-Крыто, недурно знающая темную магию. Они тоже не останутся в стороне в
случае решающей схватки. «Эх, жаль, Шурасика нет и малютки Клоппика!» –
мелькнуло в мыслях у Ягуна.
