Лишившись трости, Глеб Бейбарсов не стал
поднимать ее. Он отступил на шаг назад и, чуть согнув пальцы, выставил вперед
руки в оборонительной стойке практикующего темного мага. Сомнений не оставалось
– Глеб мог сражаться и без трости и едва ли многим хуже.
Папка с рисунками выскользнула у Глеба из-под
руки, упала на землю и открылась. Ягун, машинально заглянувший внутрь, заметил
там портрет углем. Кажется, портрет девушки. Прежде чем Ягун разглядел еще
что-то, Бейбарсов спохватился и захлопнул крышку папки ногой.
Лена Свеколт и Жанна Аббатикова встали с
Бейбарсовым спина к спине, образовав правильный треугольник. Телепат Ягун
ощутил, как усилилось темное магическое поле. Эти трое составляли единое целое.
Шесть рук с полусогнутыми пальцами, отрешенный взгляд. Темный боевой сгусток
магии. Дар мертвой темной ведьмы вновь собрался воедино из трех раздробленных
составляющих.
Старшекурсники Тибидохса угрожающе столпились
вокруг. Кто-то помогал встать кашляющему Гуне. Кто-то готов был ринуться
вперед.
– Остановитесь! Мы не желаем ссоры.
Вашему приятелю Глеб не сделал бы ничего дурного. Он запустил бы его сердце
вновь. Он это умеет. Мы все умеем, – негромко сказала скуластая девушка,
та самая, с косами разных цветов. Так в Тибидохсе впервые услышали голос Лены
Свеколт.
– Ничего себе шуточки, родненькие мои!
Довести человека до клинической смерти, а потом вновь запустить сердце! –
с негодованием сказала Зализина.
Она стащила с ноги туфлю с высоким
каблуком-шпилькой и собиралась заговорить ее для прицельного метания. Причем
заговорить так, чтобы, срикошетив от воспитанников ведьмы, туфля отлетела непременно
в лоб Гроттерше.
– Глеб не любит, когда его оскорбляют, и
еще он ненавидит, когда кто-то смотрит его картины. Это для него слишком
личное, он даже нас неохотно подпускает, когда рисует… – примирительно добавила
Жанна Аббатикова.
Бейбарсов чуть поморщился. Должно быть,
предпочел бы вообще обойтись без посторонних комментариев, что для него личное,
а что неличное.
– Мы хотим мира и покоя. Решайте сами,
нужны ли вам друзья или враги! Хотите войну – будет война! Хотите мир – будет
мир! – сказал он и слегка шевельнул согнутыми пальцами.
Голубоватая искра, родившаяся на мизинце,
скользнула поочередно по всем пальцам левой руки и перескочила на правую. Все
тибидохцы пораженно следили за ней взглядами, хорошо понимая, что это означает.
У Тани перехватило дыхание. Мальчишка, у
которого не было даже перстня, а висел на шее лишь амулет, делал невозможное.
Играл магической искрой, как солнечным зайчиком. И искра не гасла, хотя
кому-кому, а Тане было известно, сколько чародейных сил требует всего лишь миг
ее горения.
Глеб почувствовал ее взгляд и улыбнулся.
Улыбнулся без угрозы, открыто и доброжелательно. Таня ощутила тревогу. Взгляд
темных, не отражавших свет глаз очень ее беспокоил. Тем временем Бейбарсов
слегка дунул и послал к ней искру, которая мягко скользнула по воздуху и
растаяла в десятке сантиметров от ее лица. На землю у Таниных ног упала… черная
роза.
– Опаньки! Тут ромашки раздают, а я не у
дел? Эй, новенький, а как же наша большая и светлая любовь? –
подбоченилась Склепова.
Жанна Аббатикова засмеялась и опустила руки.
– Давай я тебе подарю! – предложила
она.
Гробыню это не вдохновило.
– Не-а, не катит. Дороги не цветы, дороги
китайские вазы. Лучше узнай у своего приятеля, какие духи он предпочитает и как
относится к мини-юбкам и татуировкам? Если так же, как Поклеп, то он в пролете.
Ягун расслабился. Он успел ужом скользнуть в
сознание Бейбарсова и обнаружить, что никаких коварных намерений там нет.
Только легкая снисходительность некромага, уверенного в своих силах, и еще
нечто трудноопределимое. «Он заинтересован… кем-то или чем-то. Кто-то ему о
чем-то напомнил. И ему почему-то важно это нарисовать…» – попытался
сориентироваться Ягун, но его уже бесцеремонно вытолкнули мысленным блоком.
Сознание Глеба захлопнулось, как сейф. Теперь его не взломали бы и пять
телепатов.
– Хорошо. Мир. Только впредь учтите, что
у нас принято выяснять отношения без этих некроштучек. В крайнем случае, можно
кого-нибудь втихомолку сглазить или по-домашнему запустить запуком, но уж точно
не убивать. И вообще вам повезло, что малютка Клоппик где-то шляется… Он не
Гуня, у него свои примочки, – сказал Ягун.
– Хорошо, учтем, – без тени юмора
сказала Лена Свеколт.
В ней было что-то глобально серьезное. Даже
разноцветные косы говорили скорее о стремлении казаться легкомысленной, чем об
истинном легкомыслии. Видимо, Лена Свеколт, как и Шурасик, тяготилась своим
умом, страдала от своей непохожести на других. Хотела быть такой же, как все,
но увы… Ее «самость» проглядывала отовсюду, была в каждом ее жесте. Такая
девушка, даже если и захочет сделать в веселую минуту шалость, проделает это
непременно неуклюже, как порой, сконфузившись от сознания пустоты этого
занятия, толстый отличник скатывает снежок и, норовя попасть в столб, разобьет
стекло газетного киоска, стоящего, быть может, где-то совсем в стороне. Это
почувствовал даже поверхностный, стремительный и не столько умный, сколько
остроумный Ягун.
– Какой еще мир? А если эти негодяи
остановят завтра сердце у моего Ванечки? Оно у него такое ранимое! А все из-за
этой идиотки Гроттерши, этой мерзкой вампирши! – закричала Зализина,
обвиняюще показывая туфлей на Гроттер.
Глеб Бейбарсов взглянул на Таню с
любопытством. Тане стало неловко.
– Зализина, надень свой валенок на
каблуке! Тебе простужаться вредно, ты звереешь. Когда у тебя в прошлый раз был
насморк, мы дежурили ночью по очереди, чтобы ты никого не убила, –
пробурчала она.
На стене над воротами появился Поклеп.
Краснолицый, взволнованный, с плешью, пылающей самоварным жаром, он был смешон,
но засмеяться хватило бы ума только у потенциального самоубийцы.
– Где? А ну признавайтесь! – заорал
он.
– Кто где? – спросила Гробыня тем
мягким и вкрадчивым голосом, которым она всегда разговаривала с начальством и
идиотами.
– Мертвецы! Кого убили? Говорите, я все
равно узнаю! – потребовал завуч.
– Никого не убили. Все живы, все здоровы,
все хорошо себя чувствуют, – терпеливо сказала Склепова. – Мы просто
разговариваем. Помогаем новеньким влиться в коллектив.
Поклеп Поклепыч недоверчиво хмыкнул.
