– Я в курсе. Я сегодня маме никак не
могла дозвониться. Все каналы зудильника точно насморком забило. Даже Лысую
Гору не ловит.
Убедившись, что никто не собирается отбиваться
от его парных восьмерок и вообще не следит за игрой, малютка Клоппик сурово
собрал карты.
– Посли, Тузиков, сиклопов поисем и их
обзулим! С этими девсенками каси не свалис! – сказал он и гордо удалился.
Кузя, с недавних пор тоже ставший заядлым
картежником, затрусил за ним мелкой рысцой.
– Залко Рзевского не видно! Вот кто
зулик! – донесся из коридора голос Клоппика.
Сообразив, что остался один в женском
обществе, Генка Бульонов помялся и тоже бочком выскользнул из комнаты, сделав
вид, что хочет сказать что-то Тузикову и Клоппику.
– Это он от застенчивости! Сам по себе
никак не научится в гости приходить. Обязательно притащит с собой какого-нибудь
глупого и болтливого приятеля, на которого мне уже через три минуты хочется
сбросить ядерную бомбу, – с досадой сказала Пипа.
Гробыня пожала плечами. Она повернулась и
уставилась на Таньку. Гроттер вытащила из футляра контрабас и внимательно
разглядывала гриф при свете лампы, проверяя, нет ли где скрытых трещин.
– Хаю хай, Гротти! Ну и где была? –
спросила она.
– Воздухом дышала.
– Да-а-а? Ну и что твой Бейбарсов? Много
барсов убил? – ехидно поинтересовалась Склепова.
– Бейбарсов не мой. Он свой
собственный, – проворчала Таня, удивляясь осведомленности Гробыни.
– И о чем вы беседовали с Бейсусликовым?
Небось Колотибарсов рассказывал тебе что-нибудь душещипательное про свое
бедолажное детство у злой бяки-ведьмы? – проницательно взглянув на нее,
спросила Гробыня.
– Откуда ты все знаешь, Склепова?
Прослушивающее заклинание на контрабас поставила? – не выдержала Таня.
– Стану я время терять! Достаточно
сходить на дюжину свиданий, чтобы узнать о мужчинах все. Их приемы подкатов
стары как мир. И никакой Пинайхомячков меня не разубедит! Так и передай своему
Лягайлошадкину!
– Склепова, кончай! У него на самом деле
было такое детство! – сказала Таня, обижаясь за Бейбарсова.
Гробыня презрительно скривила губы.
– Да уж, да уж! Больше верь мужикам –
вместо волос лапша будет расти! Одного послушаешь, так он крут до
чрезвычайности. Типа завтра продам золотые прииски, из копилки денег добавлю и
куплю себе убитый мопед! Другой – талантив до жути, просто гений. Коробочки
лучше всех склеивает, а никто его, бедного, не понимает. Третий –
несчастный-разнесчастный. Прям сиротка в квадрате! Пригреешь его, а он
завоняется, как протухшая рыба, и права начнет качать… А что в результате?.. С
кем на Лысую Гору ни полети – каждый закажет себе пива, а тебе какие-нибудь
недосушенные суши и немедленно откроет свой заводик по производству лапши для ушей.
– Глеб не такой… И Ванька не
такой, – спохватившись, добавила Таня.
– Да уж, да уж… А ты как думаешь,
Пипенция? – спросила Склепова.
Пипа не слышала. Она стояла у окна и трясла
зудильник, в сотый раз пытаясь связаться с Москвой. Пипа была так занята, что
ухитрялась астрально отсутствовать в комнате, присутствуя в ней физически.
Отчаявшись получить ответ, Гробыня легла
животом на кровать и посмотрела на Таню правым наивным глазом. Левый, хитрый и
асимметричный глаз, утонул в подушке.
– Гроттерша, кончай злиться! Не хватало
только, чтобы мы из-за Давитараканова поссорились! Ложись рядом,
потрепемся! – пригласила Склепова.
Таня, уступив, легла на придвинутую кровать
Пипы. Ее собственная кровать была завалена всяким барахлом, которое Пипа и
Гробыня свалили на нее, разгребая комнату перед тем, как играть в карты.
– Давно хотела спросить: ты своего
Ваньку-то и вправду любишь? – промурлыкала в подушку Гробыня.
Тане подобное сомнение показалось
кощунственным. От возмущения она даже села на кровати.
– Я не люблю Валялкина?
– Зайдем с другого бока, –
примирительно сказала Склепова. – Любишь и люби. А почему ты его любишь?
– Он мне жизнь сколько раз спасал! В
Дубодам из-за меня попал.
– В Дубодам он, положим, попал из-за
Пуппера. А что жизнь тебе спас… Получается, что ты ему обязана и любишь его по
обязанности. Он тебя своим великодушием мертвой хваткой держит. Ты его даже
бросить не можешь, – заметила Склепова.
Таня слушала и удивлялась, зачем вообще
слушает.
– Вот тупой пример, – продолжала
Гробыня. – Вообрази, завтра на тебя нападет спятивший циклоп. А Душимышкин
твой окажется рядом и спасет тебя, но циклоп его ранит. Не смертельно, но
тяжело. Слезы, кровь ручьем. По твоей логике, тебе придется немедленно
влюбляться в Дубасьжирафова? Из благодарности… Сидеть рядом с его кроватью,
протирать тряпочкой потный лобик…
– Чушь! – сказала Таня, невольно
ловя себя на том, что рука ее тянется смачивать тряпку и опускать ее на лоб
Глеба. Будь оно неладно, это слишком живое воображение!
Гробыня тоже все заметила и, расхохотавшись,
бросила в Таньку подушкой.
– А, замечталась! Знаю, что замечталась!
Вот он, ключик к сердцу любой Гроттерши!.. Дай только посострадать, помучиться
и чего-нибудь за кого-нибудь додумать! – воскликнула она, очень довольная.
Таня закрыла глаза. Голос Склеповой,
продолжавшей что-то доказывать, мотонно гудел, постепенно отдаляясь. Вскоре
Тане казалось, что это шумит океан. Чешется волнами о гальку, как лохматый пес
о дерево.
Подбрасывая зудильник, подошла Пипа.
– Эй! Ты видела? Она нагло дрыхнет на
моей кровати!
Склепова недоверчиво повернулась к Таньке.
– Ну да, спит!.. А я-то умиляюсь, что
Гроттерша в кои веки не перебивает, когда я на нее бочки качу. Пипенция! Давай
кровать поближе к окну переставим! Пускай Черные Шторы сны Гроттерши
подзеркалят!.. Охота мне посмотреть, как Пуппер с Ванькой в ладушки играют и
Бейбарсов бамбуковой тростью кильку ловит. А где-то за заднем плане Ург тащит
украденный контрабас.
* * *
Гробыня смотрела на Черные Шторы, нетерпеливо
покусывая длинные ногти. Она караулила уже второй час, а Таньке упорно не
снилось ничего интересного. На Шторах мелькали какие-то крылатые собачки, карта
созвездий, высокие ботинки, ораторствующий Сарданапал, с усами, которые, как
стрелки, показывают полдвенадцатого. Никакого компромата. Здесь и Фрейду не к
чему было бы прицепиться.
