Она давно перестала воспринимать Гробыню как
врага. Ее отношения со Склеповой балансировали на весах вражды-дружбы и, пожалуй,
даже слегка с перевесом в сторону дружбы. Порой Таня ловила себя на мысли, что
некоторые вещи может сказать только Гробыне. Та была цинична, умна и умела
понятно разобраться в самой непонятной ситуации.
– Так вот, Гроттерша! Можешь и дальше
смотреть в окно и делать вид, что у тебя заложило уши. Я-то знаю, что ты ни
слова не пропускаешь. Знаешь, почему у тебя все так сложно? Ты идеалистка в
любви и в дружбе. Идеалистка и максималистка. Понимаешь, что это такое? За
словарем бегать не надо?
Таня промолчала, играя кистью Черных Штор.
Склепова метко запустила в нее своим браслетом.
– Ты во всем жаждешь абсолютного
совершенства. Уж любовь так любовь, дружба так дружба – и чтобы никаких
полумер, и чтобы все с заглавной буквы. А жизнь-то как раз и есть полумеры.
Объяснить?
– Объясни.
– М-м-м-м… Ну предположим, Гроттерша, у
тебя есть веревка. Прочная длинная веревка. На ней запросто можно вытащить из
ямы упавшего ослика, но бегемота она не выдержит. Оборвется вместе с бегемотом.
Так и любовь с дружбой – такие же веревочки. Я вот общаюсь, положим, с
человеком, и хорошо мне с ним, а знаю, что, как только я веревочку-то перегружу
и вместо ослика чего потяжелее привешу, веревочка раз – и лопнула. В общем,
мораль такая: дружи, люби, да только слишком больших надежд не возлагай и
спиной не поворачивайся. Мало ли что? Вдруг обнаружишь там столовый ножик и три
гробовых гвоздя. Ясно тебе?
– Нет. Ты какую-то грязь говоришь!
– То-то и оно, что ты
максималистка, – усмехнулась Гробыня. – Тебе или все и без хлеба или
ничего. Или всего Валялкина и пусть под рукой все время будет, как собачка
Бобик, или никакого Валялкина. Зализина-то его хоть и по-дурацки любит, но зато
таким, какой он есть… То же самое и с дружбой. Сегодня нам по пути, и – ладно!
А завтра, может, ты меня съешь или я тебя съем. Чего загадывать-то, как что
повернется?
– Ты вообще думаешь, что говоришь?
– Не-а, не особо думаю. Зато я говорю то,
что делаю!.. Ладно, Танька, я замолкаю! Так и быть, можешь немного понянчиться
со своими иллюзиями. Все равно, как что серьезное или жизнью за тебя надо будет
пожертвовать, сама увидишь – очередь не выстроится… Ладно, грозная русская
Гротти, маленькая красивая Склеппи закрывает глазки! – заявила Гробыня и
картинно откинулась на подушку.
Таня поняла, что никакая сила не заставит ее
вновь лечь спать. К тому же она вспомнила о Гоярыне.
Она спустила ноги с кровати и проверила
рюкзак. Запасной смычок, несколько плиток шоколада, одолженный у Ваньки обрывок
скатерти-самобранки, перчатки, мазь для лица и рук. Неизвестно на какую высоту
поднимется Гоярын. Драконы не боятся холода, пока внутри у них полыхает пламя.
Таня уже выходила, навьюченная рюкзаком и
футляром, когда Гробыня вновь открыла глаза.
– Улетаешь? Мышки бегут из
микроволновки? – поинтересовалась она.
Таня кивнула и выскользнула за дверь.
– Счастливо упасть куда-нибудь! Я
мысленно машу тебе платочком! – пожелала ей вслед Склепова. Она закинула
руки за голову и стала любоваться чужими снами, скользившими по поверхности
Черных Штор.
Шторы протянули алчные кисти к Пипе Дурневой и
принялись подзеркаливать ее сны. Вскоре по их темной поверхности, прильнув друг
к другу щеками, закружились в страстном танго Генка Бульонов и Гурий Пуппер.
Однако кружились они недолго. Внезапно Бульонов стал раздуваться, расти ввысь и
вширь, и вот уже изумленный Пуппер едва достает ему до колена. Бульонов
ухмыляется, поднимает руку с перстнем, произносит грозное заклинание ротфронтус
, и вот уже красная искра неумолимо скользит к макушке бедного Гурия. Миг – и
Гурий уже шоколадный, от шрама на лбу до шнурков на ботинках. Бульонов
ухмыляется, зловеще произносит: «Ути-пути!» – и тянет к Пупперу руки.
«Нет, – кричит Пипа. – Не смей!» Она
кидается на помощь, пытается вырвать Гурия из рук ухмыляющегося Генки, но
поздно. Шоколадная голова Пуппера откушена, и Бульонов с наслаждением жует ее.
В углах его красного рта лопаются клейкие шоколадные пузыри. Сердце Пипы
обливается кровью, однако помимо своей воли она ощущает волчий голод. Кидается
к Пупперу и отламывает ему ногу. Пипа и Бульонов вместе едят шоколадного
Пуппера, а по щекам у них медленно скатываются слезы раскаяния.
Гробыня покачала головой.
– Прощай, крыша! Здравствуй, дядя
Зигмунд! Дай мне ключик от палаты № 6, чтобы запереться там от всех психов!
* * *
С рюкзаком и футляром Таня спускалась по
Лестнице Атлантов. Это был не самый короткий путь наружу, однако Тане
захотелось пройтись по утреннему Тибидохсу. В длинных коридорах и галереях
гуляли сквозняки. Пахло сырым гипсом и пылью. У стен мелькали ускользающие
призраки, из тех, что не осознали еще своей сущности и потому исчезали с
рассветом. Пара бородатых домовых тащила куда-то упирающегося хмыря,
бесцеремонно завязав ему мягкие, гнущиеся во всех направлениях руки морским
узлом. Хмырь плевался и грозил им страшными муками.
Атланты вздыхали и грузно переминались с ноги
на ногу. Своды Тибидохса вздрагивали. Кроме того, два атланта, как видно, были
в ссоре, потому что смотрели в разные стороны и переругивались со скоростью
двух реплик в неделю. Соседствующие с ними атланты хмурились, удрученные такой
болтливостью, и основательно, со скоростью одной мысли в год, обдумывали планы
мести.
Таня увидела Жикина. Он сидел на ступеньке
Лестницы Атлантов и разглядывал чью-то оживающую фотографию, сделанную
моментальным магоаппаратом.
– Скажи мне: почему? – спрашивал
Жора.
Девушка на фотографии ничего не объясняла и
только мотала головой. Услышав Танины шаги, Жикин быстро оглянулся и спрятал
фото.
– Что ты тут делаешь, Жора? –
спросила Таня.
Жикина она не любила и опасалась, что тот
будет приставать к ней с занудными расспросами, а то и увяжется следом. Однако
сегодняшний Жикин был другой.
– Как странно все под этим небом! Она
любит не меня-его, а меня-меня . Те же, кто любит меня-его , чужды и неприятны мне-мне
. Собой я быть не хочу, быть же другим не могу. Кто же я в таком случае?
Существую ли я на самом деле, или я лишь тень себя-себя ? – произнес он
непонятно.
– Глубокая мысль, – по инерции
небрежно сказала Таня и запоздало подумала, что, пожалуй, во фразе Жикина
что-то есть. Хотя общий смысл от нее все равно, признаться, ускользнул.
Жикин, чудовищно напоминая кого-то, поднял
брови.
