Пуппер с дальнего конца стола грустно смотрел
на Таню и, невпопад отвечая на вопросы Джейн, обсасывал куриное крылышко. Рита
Шито-Крыто три раза исчезала неизвестно куда и три раза появлялась неизвестно
откуда. Жора пытался заговорить с Леной Свеколт, однако та не обращала на него
внимания, зато с большой тревогой смотрела на Шурасика, одичалого и грустного,
который боялся оставаться один в магпункте и вообще боялся всего и всех. Он не
помнил даже своего имени.
– Хех! Женщины любят страдальцев, если,
разумеется, у тех хватает ума страдать романтично и без нытья! – сказал
Кате Лотковой Баб-Ягун.
– Ага… Передай мне, будь любезен,
пирожное! – попросила Катя.
Ягун передал ей пирожное и с тем же замечанием
обратился к Тане. Ему не нравилось, когда его хорошие реплики протухали без
отклика. Таня же, как собеседница, была для Ягуна предпочтительнее Лотковой, да
и понимала его лучше. Вот только любил он все равно Катьку. Ну не странно ли,
что любовь и дружба находят разных адресатов?
– Ты Жикина давно видела? Странный он
какой-то стал, – продолжал Ягун.
Таня кивнула, соглашаясь. Ее саму удивляло,
как резко изменился Жикин. Лицо обрюзгло и похудело. Возле рта обозначились
обвисшие мешочки. Когда он морщился или кривил рот – выходило как-то особенно
неприятно.
– Прямо совсем другой человек, –
сказала Таня.
– То-то и оно, мамочка моя бабуся! Это
только кажется, что люди меняются медленно. Иной человек двадцать лет с одним
лицом ходит – и время его не берет, а потом какой-то месяц-два – и совсем
другой. Не узнаешь.
– И что, как ты думаешь, людей портит?
– Все портит. Скорбь, горе, особенно
большое – это само собой. Часто успех портит. Зажирается человек, мельчает.
Душа жирком подергивается. В глазах и в тех жир булькает.
– А у Жикина какой успех? То, что он тест
лучше других прошел? – спросила Таня.
Ягун пожал плечами.
– Вот уж не знаю. Странные порой штуки
происходят. Взять хоть Шурасика! Ты же его видела? Ходит как тень, ничего не
помнит. Жестикуляция новая появилась. Тест провалил. И еще одна вещь меня
озадачивает. Никому не скажешь?
– Не-а.
– Я, мамочка моя бабуся, люблю народец
подзеркаливать. Вроде как ныряешь с вышки и теряешься в чужом сознании. Образы,
мысли, скрытые желания, страхи. Это раньше Шурасика невозможно было
подзеркалить. Ползешь по льду – и ни одной трещинки. Даже ночью. Не пускает в
сознание – блоки ставит. А теперь подзеркаливай – не хочу. Зато в сознании
точно кто с тряпочкой походил: все важные места затерты. Странно, да?
– Странно. А Жикин?
– А Жикин раньше прозрачный был как
стеклышко. Самовлюбленные петухи – они все прозрачные… Зато теперь Жорик как
танковая башня стал. Хоть зубами грызи, хоть головой стучись – дохлое дело.
Таня серьезно взглянула на Ягуна. Она невольно
вспомнила свой странный разговор с Жикиным.
– И что ты обо всем этом думаешь? –
спросила она.
– Да так, есть одна мыслишка, на троечку
с прицепиком… Вот только времени нет ее до конца додумать, – уклончиво
ответил Ягун.
Глеб, сидя за отдельным столиком, что-то
рисовал, грызя карандаш. Окружающего мира для него словно не существовало. Зато
в окружающем мире Глебом очень даже интересовались. Бэд-Фэт-Рэт, ковыряя
пальцем в зубах, попытался нагло заглянуть ему через плечо. Бейбарсов, не
оборачиваясь, досадливо пошевелил пальцами. Узкий галстук на шее у Бэд-Фэт-Рэта
превратился в тонкую серебристую змею, скользнувшую Рэту за ворот. И насколько
Таня могла догадываться, змейка была не безобидным ужом.
В целом ужин, как уже отмечалось, прошел
недурно. Правда, ближе к концу ужина произошел неприятный инцидент. Прун выпил
слишком много пива, и его потянуло на ратные подвиги.
– Эй, рюский мюжик, подойти сюда! –
поморщился Прун, поманив пальцем Гуню Гломова.
– Чего? – не понял Гуня. Он всегда
включался медленно, зато и выключался долго.
– Ты что, обнаглел, мюжик? Я знаю
английский бокс! Я буду щелк-щелк тебя по фэйс! – сказал Прун.
Он отложил сглаздамат и встал в стойку. Гуня
неуклюже выбрался из-за стола.
– Гломусик, только не надо крови! Сотвори
с ним что-нибудь мирное, – поморщилась Гробыня, укоризненно погрозив Гуне
вилкой.
Гуня покорно кивнул. В следующую минуту Прун,
завернутый в скатерть-самобранку, сидел на полу и мог вращать только глазами.
Во рту у него торчала индюшачья нога, которую Гуня использовал как кляп.
Глава 11
Возьми мяч, закрой орало!
Трибуны постепенно наполнялись. Болельщики
прибывали сплошным потоком, о чем сообщали непрекращавшиеся вспышки Грааль
Гардарики . Усыня, Горыня и Дубыня, расставленные Семь-Пень-Дыром по секторам,
следили за порядком. Чтобы их никто не сглазил, Семь-Пень-Дыр настоял, чтобы
гиганты облачились в заговоренные панцири.
Билеты на матч так и не были напечатаны –
некому было этим заняться, потому вход автоматически стал свободным. По старой
привычке Горыня, Дубыня и Усыня продолжали собирать копченые окорока, ветчину,
фляги с вином и все, что имело для них ценность.
Без пяти десять Ягун деловито залез на пылесос
и проверил, хорошо ли закреплен в петлице серебряный рупор.
– Раз, два, три… Проба горла, проба
языка! Надеюсь, вы меня слышите так же хорошо, как я вас вижу? С вами Баб-Ягун,
неунывающий и милый играющий комментатор. Рост сто восемьдесят четыре
сантиметра, вес семьдесят два килограмма. Если кого интересует мое личное
расписание, запоминайте… Заправка пылесоса – с двух тридцати до трех.
Естественно, дня, не ночи. Автографы с трех до пяти. Личное общение с пяти до
семи. Деловые встречи с семи до девяти. Свидания с девяти до одиннадцати…
Информация для недоброжелателей – этих подленьких, меленьких типов! Запуком в
меня можно швырнуть строго с одиннадцати до половины двенадцатого. В это время
я всегда надеваю панцирь. А, совсем забыл! Передача записок от поклонниц в
любое удобное время хоть купидонами, хоть лично…
Катя Лоткова бросила на Ягуна недовольный
взгляд.
