Шурасик виновато почесал щеку. Он был в
смятении. «Туалетная вода дрянь!» – подумал он.
– Склепова, а Склепова! Зачем ты вообще
устроила это свидание? Ты же знаешь, я зануда, – спросил он жалобно.
Гробыня зевнула.
– Да вы все, мужики, зануды, куда ни
кинь… Думаешь, Гломов не зануда? Зациклился на спорте: бокс, жим, становая
тяга. «А он меня… А я его!..» Прям тошнит!.. Зато мириться с Гунечкой просто.
Обидишь маленького, а потом бицепс ему пальцем потрогаешь, скажешь «ого-го», он
вмиг растает, как Снегурочка на отдыхе в Турции… А Жикин? Самый большой зануда.
Ему пока семь раз не скажешь, что он классно выглядит, не успокоится. А
скажешь, Жорик мигом утешится, захихикает и, высоко подкидывая коленки, учешет
на следующее свидание. Ты, Шурасик, еще терпимый вариант. Можно хотя бы не
прислушиваться, что ты говоришь.
– Почему?
– Ну как почему? Ты треплешься всегда в
режиме монолога и ответных реплик не требуешь.
– Спасибо. Буду знать, – сухо
поблагодарил Шурасик. – А теперь или говори, что тебе надо, или я уйду.
Склепова зевнула и потрогала пальцем нижнюю
бронзовую чашу фонтана, с которой как раз сорвалась тяжелая капля. Отражение
луны в плоском бассейне дрогнуло.
– Ну и чего ты такой кислый? Просто между
нами? Я девочка рассеянная. Я и своих секретов не помню, что уж о твоих
говорить, – сказала она мягким и мирным голосом.
Шурасик быстро взглянул на нее. Ему давно надо
было выговориться. Со Склеповой же он почему-то не смущался. Они были разные,
как рыба и птица. А рыба и птица относятся к секретам друг друга вполне
благожелательно. Хотя бы потому, что их не запоминают.
– Поднимаюсь я вчера в хозкомнату… –
начал Шурасик. – Нужен был самостиральный таз, чтобы самому с носками не
возиться… Захожу, а навстречу мне, из комнаты, незнакомый человек. Лицо все в
буграх, на побитую дворнягу похож. Я отодвинулся, пропускаю его, и он, смотрю,
отодвинулся. Я ни с места – и он ни с места. Я ж вижу… такой два часа стоять
будет, но первый не пройдет. Я ему ручкой, и он мне ручкой… «Ах ты, думаю,
кисляй!» Шагаю к дверям, и он мне в ту же секунду навстречу… Веришь?
– Я знаю эту комнату. Там зеркало
дурацкое… Ну отодвинул бы! – посоветовала Склепова.
Шурасик подался вперед.
– Ты знаешь про зеркало? Но неужели я и
правда… на собаку побитую? А, ну и черт с ним!..
Склепова покровительственно похлопала его по
плечу.
– Да ладно тебе, Шурасик! Бывают моменты,
когда сталкиваешься с собой как с посторонним, с незнакомым. Эти-то минуты
самые честные и есть… Думаешь, я сама себе сильно нравлюсь? Да ничего
подобного! Один глаз у меня больше другого, лицо асимметричное. Ты разве не
замечал никогда? Волосы не блеск. Нижние зубы кривовато растут, наползают друг
на дружку… Надо было пластинку носить, но мы же девочки гордые!
– Ты серьезно? – почти с мистическим
испугом спросил Шурасик.
– Думаешь, я стреляюсь из-за этой ерунды?
Ничуть, я ношу свою внешность так, что все считают меня красавицей. Так-то вот…
А Грызианка Припятская, думаешь, красавица? Выставь ее на конкурс красоты с
обезьянами – выше третьего места ей сроду не дадут! И что же? У Грызианки есть
шарм, а шарм больше красоты!.. Очнись, Шурасик!
Гробыня брызнула в Шурасика застоявшейся водой
из фонтана. Он коснулся языком капель. Ощутил вкус тины и ряски. Гробыня
продолжала:
– Или Гроттерша, между нами будет
сказано. Что она, красавица? Ну волосы у нее хорошие, не спорю. Зубы ничего, но
не блеск. Ноги тоже, положим, не отваливаются, хотя, на мой вкус, джинсы могли
быть и попрямее. Вот и все ее плюсы. Теперь минусы. Одевается как бомжиха. Нос
– чистый интернационал. Ногти на пальцах грызет. Но при всем при том Пуппера
завалила, как мамонта. Не хило, да? А все почему? Потому что Таньке плевать,
что о ней думают другие. Она абсолютно естественна. Вот и все дела…
Склепова вздохнула, посмотрела на сизые ночные
тучи и деловито сказала:
– Ладно, Шурасик, ближе к телу.
Дальнейшая философия только после опускания монетки в гадательный аппарат…
Шурасик рассеянно взглянул на нее. Он все еще
осмыслял слова Гробыни, пытаясь препарировать все сейчас услышанное с точки
зрения логики. Он ощутил вдруг, что Склепова намного мудрее его в человеческих
отношениях и глаз у нее куда как зорче. «Моя стихия книги. Мертвые
опосредованные знания. В бытовых вещах я разве что на ступеньку опережаю
банального дауна», – с грустью подумал Шурасик.
– А? – переспросил он, заметив, что
Склепова выжидательно уставилась на него.
– …и Б сидели на трубе! Говорю, все, что
я несла, – это так, речевые упражнения. Типа сам себе логопед. А теперь
слухай сюды, теть Шура, и не урони слуховой аппарат! Сегодня я узнала кое-что
странное, вконец запуталась и решила получить халявную консультацию умняшки.
– Мою? – уточнил Шурасик.
– Ясный перец! Других умняшек в нашей
кондовой психушке не наблюдается… Сегодня у меня сорвалось днем свидание, и я
заскочила в читалку полистать «Сплетни и бредни». Обожаю истории чужого успеха.
Была дура-дурой, сопли на кулак мотала, глазки в кучку, языком пол подметала, а
потом – хлоп! – и в дамках!.. Может, думаю, и мне за Шейха Спирю замуж
выскочить? Личный ковер-самолет, нефть и чемоданы бриллиантов. Вот только
тошнот Спиря страшный, и зубы у него, как у лошади… В общем, листала я
журнальчики, мне надоело, и я решила побродить между стеллажами. Зашла вначале
в свободный доступ, а потом отправилась к запретным полкам…
– Неужели Абдулла разрешил? –
ревниво спросил Шурасик. Он был убежден, что право бродить, где вздумается,
кроме преподавателей, имеет только он один.
– Разрешил? – подняла брови
Гробыня. – Проснись и пой, лапа! По пятницам у Абдуллы литературная
тусовка. Он дюжинами вызывает умерших поэтов, чтобы было кому завывать
рифмованные проклятия. Поэты отплевываются, но на тусняк заявляются с завидным
постоянством.
– Думаешь, я не знаю про тусовки! Однажды
я даже зачитывал там свою курсовую. Им всем ужасно понравилось. Абдулла сказал,
что даже понял некоторые слова, – с гордостью проговорил Шурасик.
