– Разумеется, нет. Просто розовых туманов
в природе не бывает, как не бывает вообще собак, а бывают овчарки, левретки, французские
бульдоги и так далее. Существует три с половиной тысячи видов розовых туманов,
каждый из которых уникален и имеет свое значение. Перепутать их так же опасно,
как спутать ужа с гадюкой. Если мне не изменил хорошенький жикинский
носик, – а в ту ночь, увы, приходилось пользоваться именно этим допотопным
оборудованием! – наш розовый туман был с запахом серы и старых одеял,
густой, со слабым искрением, чуть голубеющий при соприкосновении с лунным
светом, – сказал Шурасик и победоносно взглянул на Склепову. – Данный
вид тумана определяется в фолианте, как туман прошлых ошибок. Он относится к
группе самых опасных туманов. Образуется в глубоких расщелинах с высоким
уровнем остаточной древней магии, постепенно скапливается и каждые несколько
столетий поднимается наружу. Ну а куда его понесет дальше, зависит от ветра.
Туман густой и рассеивается долго. Действует на человека и некоторых магических
существ. Призракам и нежити не страшен. Стоит сделать один лишь вдох – и
магический туман начинает взаимодействовать с сознанием. Человек становится
прозрачным и неосязаемым, утрачивает телесность, окружающие его не видят. Для
него исчезает время, пространство, остаются лишь воспоминания. Мучительно и
сладко в одно и то же время.
– Так что там про воспоминания? –
перебила его Шито-Крыто.
– У каждого взрослого в жизни есть
развилки дорог. Развилки, погребенные под опавшей листвой множества календарей.
Развилки, где пути расходятся, где можно с одинаковой легкостью повернуть
направо и налево. Выбрать любой путь. Человек выбрал, а теперь много лет спустя
спохватился, что ошибся. Свернул не на ту дорогу. Понимаешь?
– Смутно, – сказала Шито-Крыто.
Шурасик быстро взглянул на Лену Свеколт. Та
сидела за столом Сарданапала и задумчиво водила пальцем по мраморной пепельнице
академика. Объясняя, Шурасик мысленно обращался только к ней. Поймут или не
поймут другие – ему было неважно.
– Моменты, когда можно было сделать выбор
и пустить жизнь по другому руслу, кажутся теперь недосягаемо прекрасными. Хотя
бы потому, что невозможно вернуться туда, откуда ты однажды ушел. В решающий
момент – и это потом особенно терзает – одно слово, один жест, одно движение –
и все, поезд жизни пошел по другому пути. Сказать «Да» вместо «Нет» или,
напротив, сказать «Нет» вместо «Да». Или уйти, или не уйти. И вот человек потом
всю жизнь раз за разом возвращается памятью к этому моменту и совершает ТОТ
САМЫЙ ПОСТУПОК. Это довольно обычное явление. Сознание с ним справляется. Во
всяком случае, пока ты не вдыхаешь туман прошлых ошибок. Тогда происходит полное
растворение и пленник тумана не может вырваться из своих воспоминаний. Он
прикован к той мучительной минуте свой памяти, когда он ошибся. Вот почему
пропали наши преподаватели. Они остались в прошлом.
– А мы почему уцелели? – спросила
Таня.
– На подростков эта магия не
распространяется. У нас все сплошное будущее. Прошлого особенного и нет. А с
Усыни и Горыни чего взять? Какие у них роковые ошибки? Сожрали Серебряное
Копытце в бульоне, а могли сделать шашлык? Тоже мне развилка бытия! «Esse
oportet ut vivas, non vivere ut edas!
[6]
« – как мог
бы сказать Танькин дед, – отмахнулся Шурасик. Он, как видно, был
невысокого мнения о богатырях-вышибалах.
– А возможность вернуть наших преподов из
мира несбывшихся желаний существует? – спросила Таня.
Шурасик осмотрел свой большой палец и
осторожно откусил заусенец. Критично осмотрел результат и еще раз куснул палец.
– Об этом в «Книге магических туманов»
ничего нет. Хотя я лично склоняюсь к тому, что стоит принести искупительную
жертву. С древней магией это иногда прокатывает. Даже чаще всего
прокатывает, – заметил он.
– Жертву? Кровавую? – спросил Глеб
Бейбарсов. Спросил довольно спокойно. Видно, воспитавшая их ведьма не
отличалась большой сентиментальностью.
Шурасик покачал головой.
– Не факт. Лучше что-нибудь из предметов,
принадлежавших Сарданапалу, Медузии, Поклепу… Что-то такое, что имеет отношение
к развилке их памяти. К той занозе, которую они никак не могут извлечь. Такая
жертва может оказаться искупительной.
– Значит, ты предлагаешь собрать их
магические перстни и бросить в колодец Посейдона? – спросил Кузя Тузиков.
– Зачем же перстни, Тузик? Не думаю, что
они страдают из-за перстней. Опять же перстни им пригодятся в дальнейшем… Нам
нужно хорошо подумать, каким образом мы можем проникнуть в их грезы. У
кого-нибудь есть идеи? – Шурасик поднял голову и вновь меланхолично
вернулся к созерцанию своего большого пальца. Кажется, только две вещи
интересовали его в этом мире – палец и Лена Свеколт.
Пипа внезапно вскочила, замахала руками и
оглушительно взвизгнула.
– Знаю, знаю! Черные Шторы! Они вечно
подзеркаливают самое заветное! Если уж Гробыне вчера снилось, что Бейбарсов…
– Закрой кран, Пипенция! Это был просто
кошмар! – зашипела Склепова.
– Кошма-а-ар? Ничего себе кошмар! А
почему тогда он… – начала дочка дяди Германа.
Гробыня оглянулась на своих купидонов.
– ПИПЕНЦИЯ! Еще раз только заикнись о
Бейтарелкине! Узнаешь, что такое русская магфия!
Пипа примирительно подняла руки.
– Ладно, ладно, молчу… В общем, Черные
Шторы могут нам помочь! Надо вначале приволочь их сюда, в кабинет академика, и
посмотреть, что получится. А потом, если сработает, поочередно обойти комнаты
Поклепа, Меди, берлогу Тарараха и так далее! – резюмировала она.
– Si melius quid habes, arcesse vel
imperium fer!
[7]
– проскрипел перстень Феофила Гроттера. Это был первый случай, когда он
одобрительно отнесся к словам Пипы.
– Ну-с, кто мне поможет снять Шторы?
Пошли, Бульончик! – позвала Пипа, обнаружив, что желающих нет.
Генка Бульонов вздохнул. Он уже привык, что,
когда кому-нибудь из девушек Тибидохса нужно перетащить чемоданы, перенести с
этажа на этаж диван или передвинуть шкаф, носильщиком оказывается именно он,
Бульон. Зато, как только в воздухе начинают носиться слова «вечер» и
«свидание», все оказываются глухо заняты, простужены или не в настроении. Вот
они, расценки женской дружбы!
Бульонов встал и поплелся за Пипой, которая
бодрым колобком катилась по коридорам Тибидохса.
