– Кто-то должен слетать на остров к
колодцу. Просто посмотреть на него, чтобы потом полететь ночью… – заметил
Шурасик. – Танька, не слетаешь? По моим расчетам, остров Колодца должен
быть где-то здесь… Но лучше всего, если Безглазый Ужас составит тебе компанию!
Ужас с достоинством поклонился, уронив на пол
голову. Поручик Ржевский, попытавшись последовать его примеру, немедленно
развалился на части и осыпался градом конечностей, однако и близко не достиг
величия своего патрона.
– Я бы полетела, но у меня нет
контрабаса. Вчера на матче у него треснуло днище, и я отдала его домовым на
подклейку, – расстроенно сказала Таня.
О своем контрабасе она думала постоянно и едва
ли не оплакивала его, хотя домовые и утверждали, что после подклейки он будет
как новенький.
– Я могу тебя подкинуть, если кто-то даст
мне свой пылесос… Я нынче безлошадный. Все, что у меня есть, – это
хромированная труба. Одинокая, но очень красивая, – вызвался Ягун.
– Не надо, Ягун. Не бросай Катю… Таньку
подкину я! Моя ступа на хорошем ходу, – спокойно сказал Бейбарсов и, не
дожидаясь, пока Таня скажет «да», направился к двери.
Таня оглянулась на Ваньку. Валялкин стоял у
клетки и кормил мелконарезанным мясом черномагические книги. Вид у него был
слишком уж отрешенный. Таня поняла, что Валялкин прекрасно все слышал и теперь
ждет, какое решение она примет.
«Что я у него, как побитая собака, позволения,
что ли, должна спрашивать: гав мне или не гав? Почему я вечно должна ощущать
себя виноватой? Ну уж нет – пусть или принимает меня такой, какая я есть, или
оревуар, месье Фока! Шлите письма с дятлами!» – подумала Таня и вышла вслед за
Глебом.
Ванька даже не повернулся на звук
захлопнувшейся двери. Он, стиснув зубы, стоял у клетки, просунув руку между
прутьями, и наблюдал, как одна из темных книг, превратившаяся в хорька, до
крови прокусывает ему указательный палец.
Глава увы 13
Пришел на пир один вампир
Помахивая бамбуковой тросточкой, Глеб поднялся
на стену. Таня шла за ним, продолжая злиться на Ваньку и по инерции перенося
часть раздражения на Бейбарсова. Умный Глеб отлично чувствовал это и
помалкивал, не допуская самой главной мужской ошибки, которая может
существовать в природе, – болтливости.
– Ну и что дальше? Где твоя ступа? –
нетерпеливо спросила Таня в поисках, к чему бы придраться.
Бейбарсов примирительно улыбнулся и,
перехватив трость за центр, легонько махнул ею. К их ногам опустилась ступа с
выглядывавшей из нее метелкой. На метелку был надет пожелтевший череп, который,
должно быть, управлял самостоятельным полетом ступы.
– Чей это череп?
– Американского летчика, который бомбил
сербов. Не знаю, где его дорожка пересеклась с дорожкой моей хозяйки, но из
него получился очень способный автопилот для ступы. Прошу! – пригласил
Бейбарсов.
Таня переступила через край ступы, оказавшись
за спиной Глеба. Тот снял с метелки череп и, небрежно бросив его куда-то вниз,
под ноги, стартовал. Сквозь Грааль Гардарику они промчались с налету. Таня
ощутила лишь упругий толчок магии, не успев заметить даже вспышки радуг.
– Festinatio tarda est!
[8]
– недовольно проскрипел
перстень Феофила Гроттера. Старик не любил экстремальных перемещений.
При каждом вираже Таня, не задумываясь,
вскидывала руку вдохновенным жестом дирижера, решившегося в горячке швырнуть в
свой оркестр палочкой.
– Что ты делаешь? – удивился
Бейбарсов.
Таня с недоумением уставилась на свою руку.
– Мне мерещится, у меня в руке смычок и
надо выровнять полет… Не привыкла, когда меня кто-то везет. И вообще я, видимо,
как дядя Герман. Все-таки родственник, как ни крути.
– А что дядя Герман?
– Он, по рассказам Пипы, не может ездить
с тетей Нинелью, когда она за рулем. Обычная история всех водителей. Орет,
топает ногами, пытается дернуть за ручник и непрерывно поучает. А тетя Нинель
отказывается сидеть в машине, когда за рулем дядя Герман. Ей не нравится, что он
бибикает и подскакивает на кресле. В общем, когда они куда-то едут, то едут на
разных машинах, а сзади пристраивается Айседорка Котлеткина на армейском
вездеходе. От танка она отказалась, говорит, хоть на светофорах и удобно, зато
гонять нельзя.
Указывая дорогу, Безглазый Ужас без усилия
летел рядом со ступой. Даже не летел – он был слишком величествен для того,
чтобы делать руками фальшивые движения. Он просто перемещался в пространстве,
скрестив на груди руки и изредка посматривая по сторонам. На его лице была
глубокая пресыщенность происходящим – казалось, ему надоело все: небо, звезды,
океан, ветер. Ничего, кроме собственных страданий и мыслей, для призрака уже не
существовало.
– Еще долго? – крикнул ему
Бейбарсов.
Ужас высокомерно взглянул на него.
– Вопрос бессмысленный. Нужно всегда
указывать конечную точку. Долго до чего? До острова? До дна колодца? До смерти?
На каждый из этих вопросов свой ответ, хотя на некоторые вопросы ответы могут
совпадать.
Было холодно. Таня не успела одеться и теперь
жалела об этом. Они мчались в обрывках плотной сиреневой тучи, похожей на
мокрую волокнистую вату. Океан лишь угадывался внизу, точно так же, как
угадывалось небо. Только луна белым пятном плыла назад и вбок, оставаясь при
этом на месте.
Таня хотела спросить, сумеет ли Безглазый Ужас
ночью найти дорогу, как вдруг призрак остановился и небрежно махнул рукой,
показывая куда-то вниз. Бейбарсов притормозил и вгляделся.
– Вот он! Танька, остров! – крикнул
он и, переместив метлу, стал снижаться.
Глеб дважды пронесся над островком на ступе,
прежде чем выбрал относительно надежное место. Это оказалось непросто,
поскольку через остров то и дело перекатывались океанские волны.
Остров был именно такой, каким Таня видела его
во сне. Или, вернее, почти такой. Во сне он все же был более зловещим. Сон –
как всякий сон – вычленял главное, соединял, сливал воедино образ с сознанием.
Теперь же сознание сопротивлялось, сомневалось, бралось трезво судить – и в
результате лишь размывало истину.
Таня выбралась из ступы и, приблизившись к
колодцу, легла на живот, заглянув вниз. Колодец зиял темным провалом.
– Фосфорецелло дабл! – приказала Таня.
– Mea virtute me involvo!
[9]
– недовольно сказал перстень,
выпуская сразу две осветительные искры.
