– Так что? Сарданапал, выходит, смылся в
кусты, едва дело запахло жареным, и крошку Древнирчика прикололи шашлычным
шампуром? А что у нас с Тарарахом? Грустная история про маленького мамонтенка,
который умирал от насморка, а питекантроп тормознул и не сделал ему укол
пенициллина? – с издевкой спросил Демьян Горьянов.
В следующий миг он покатился по полу,
схлопотав сразу три Искриса фронтиса от Тани, Ягуна и Ваньки.
– Вы что, с ума посходили, психи? Я же
пошутил! – крикнул он, кривясь.
– Ты пошутил, а мы посмеялись. И вообще
держись со своими шуточками подальше от Тарараха. Усек? – спросил Ванька.
Горьянов что-то процедил сквозь зубы, очень
невнятно.
– У Тарараха другая тайна, – важно и
сурово сказала Пипа. – Он предал своего Пегаса.
– Тарарах предал Пегаса? Как это? –
с недоверием воскликнул Ванька.
– Ну не то чтобы предал… Я не так
объяснила, – нашаривая слова, уточнила Пипа. – В общем, как я поняла,
к Тарараху привязался Пегас. Настоящий. Белокрылый. Кажется, Тарарах спас ему
жизнь. Пегас мог, если бы Тарарах захотел, сделать из него писателя или поэта.
Но проблема в том, что Тарарах даже народным сказителем не собирался
становиться. Он даже читать не умел и учиться не хотел. Вместо этого он стал
использовать Пегаса как верхового коня. Додумался! Вместе с Пегасом он бродил
по свету, путешествовал, летал и вообще неплохо, как я поняла, проводил время.
Это продолжалось года три. Однажды Тарарах привязал Пегаса на опушке леса.
Машинально накинул уздечку на сук и куда-то отлучился. На час или на два – не
больше. А когда вернулся, Пегаса уже не было в живых. Его разорвала и сожрала
нежить. А все из-за проклятой уздечки. Не будь она накинута так неудачно, Пегас
мог бы улететь и спастись… И ведь никакой необходимости привязывать коня у
Тарараха не было! Тот и так таскался за ним как собачка. В общем, Тарарах себе
этого не может простить. Раз за разом он видит в кошмаре, как набрасывает
уздечку на сук, а Пегас спокойно стоит у дерева и смотрит на него выпуклым
темным глазом…
Ванька резко отвернулся от Пипы, чтобы не
видеть на Черных Шторах выпуклый темный глаз и умную лошадиную морду.
– Я не знал этого. Тарарах мне ничего не
рассказывал, – сипло произнес он.
– И мне. Хотя я думаю, что и сама бы не
рассказала. Тарарах, милый Тарарах! Я знаю, он не может себе простить и никогда
не простит такое… – кивнула Таня.
– Остались только Зубодериха, Соловей и
Ягге. Что там у них на душе? А, Пипенция? – спросила Гробыня.
Пипа с сомнением оглянулась на Ягуна, точно
спрашивая его, говорить ей при всех или нет. Ягун кивнул.
– Ягге ощущает себя виноватой перед
дочерью, матерью Ягуна. Она уделяла ей мало внимания, и та совершила в жизни
кучу ошибок. Ягге кажется, что она помогала всем и находила время для всех,
кроме дочери, и это ее терзает. А воспоминание, которое не оставляет Ягге,
такое… Она, Ягге, уходит куда-то поздно вечером. А ее маленькая дочь – ну лет
пять ей, наверное, – просыпается и, плача, стоит на пороге комнаты в
длинной ночной рубашке. «Мам, мне страшно, не улетай на Лысую Гору! Посиди со
мной! Я боюсь темноты!» Но Ягге спешит. «Мне некогда, дочь! Спи!» – отвечает
она и садится в ступу. Ей все это кажется глупыми капризами. А там, в пустом
доме, в темноте, плачет ее дочь…
– Мамочка моя бабуся!.. –
пробормотал Ягун, не глядя на Шторы, где отражалось все, о чем рассказывала
Пипа.
– С Великой Зуби же вышла такая
история, – продолжала Пипа. – У Зуби… хотя почему у Зуби? Тогда ее
звали Юлей, и она была обычной девчонкой. В общем, у Зуби был родной брат. На
пару лет ее младше. И этот брат боялся высоты. Очень боялся, до тошноты. А Зуби
его постоянно дразнила. Не только по этому поводу, но и по этому тоже. Можно
сказать, что она донимала брата с утра и до вечера. А недалеко от их дома были
старые заброшенные шахты. Вход в одну шахту осыпался, провалился, и в земле
была трещина. Неровная такая дыра. Метра полтора, не больше. Но вниз она
уходила на огромную глубину. И вот Зуби разбежалась, перепрыгнула и с той
стороны стала дразнить брата. Она кричала ему, что он трус и всякие другие
обидные вещи. И парень, которого она совсем довела, прыгнул. И хотя прыгать-то
было совсем ничего – он сорвался… Он даже не закричал. Зуби на четвереньках
стояла на краю трещины и смотрела вниз… долго смотрела… Она и сейчас смотрит
туда в своих кошмарах.
– Все? – спросила Верка Попугаева.
– Все, – ответила Пипа. –
Больше мне ничего не известно. Разве что у Великой Зуби именно тогда проявились
способности темного мага. С ней и с ее родителями стали происходить странные
вещи. Дом по ночам сотрясался, его окутывало голубоватое сияние. В пустой
комнате хохотали страшные голоса. В общем, девчонка стала сильным темным магом.
Через год ее забрали в Тибидохс, и она стала уже, собственно, Великой Зуби. А
свое прежнее имя постаралась забыть. Она и сейчас его ненавидит. Но то, что мы
упорно стараемся забыть днем, тем упорнее приходит к нам ночью.
– А чего не может простить себе
Соловей? – спросил Баб-Ягун.
Пипа посмотрела на Шторы, ожидая подсказки.
– Давным-давно, когда Соловей разбойничал
в мордовских лесах, на дороге появился обоз. Сообразив, что он с ярмарки, а
стало быть, и с деньгами, Соловей встал у него на пути и стал собирать дань. И
тут кто-то вдруг пустил лошадь вскачь и попытался уйти. Соловей рассвирепел и
свистнул в полную силу. Это был настоящий боевой свист. Воз опрокинулся.
Соловей подбежал и… В общем, он увидел мальчишку лет десяти. Это он погнал
лошадь… И мальчишка не выдержал свиста… Соловей потом себе этого никогда не
простил. Он очень хотел погибнуть и, когда пришел Илья Муромец, не сражался с
ним в полную силу и дал себя подстрелить.
– Ну вот, теперь нам известно все. Многое
нам, возможно, не стоило бы знать. Хотя только тот, кто знает, может
понять, – задумчиво произнес Ванька.
Шурасик кивнул.
– Дело сложное. В ряде случаев мы не
сможем принести искупительную жертву. Без interpretatio abrogans
[12],
причем жертвенного, нам явно не
обойтись. Ну где, скажите на милость, мы возьмем лохмотья нищенки-принцессы,
меч Персея или уздечку Пегаса? Нереально. Да и для Сарданапала явно ничего не
подберем.
Ягун посмотрел на Пипу, продолжавшую играть с
шерстяными кистями Штор. Пипенция смахивала на пифию. Даже в глазах у нее было
нечто, чего никак не обнаруживалось прежде. Налицо было сильное влияние
артефакта.
– Есть выход… – сказал Ягун, пристально
глядя на Пипу. – Я знаю, что мы бросим в колодец! Эта жертва усмирит
древнюю магию. Отличная жертва!
