— Это, наверное, я невнятно представился. Меня, кстати говоря, можно и по имени называть, не обязательно с отчеством.
— Ну что вы! — не столько удивилась, сколько упрекнула Мартишина. — Вы же доктор! Докторов положено звать по имени и отчеству.
В таком контексте «Вы же доктор!» Савелия совершенно не раздражало.
— А сколько будет стоить консультация? — обеспокоилась Мартишина.
— Нисколько, — улыбнулся Савелий.
— Но так нельзя, неудобно…
— Почему неудобно? — возразил Савелий. — Считайте, что мои труды оплачивает ваша администрация. Только у меня к вам, Ирина…
Он выжидательно посмотрел на Мартишину, потому что не смог вспомнить ее отчества.
— Просто Ирина, — улыбнулась она. — Я же не доктор. В нашей сфере отчество положено главбухам и финдиректорам.
— Хорошо, пусть так. У меня к вам, Ирина, будет одна просьба — не рассказывайте никому, что я психиатр. Договорились? А то боюсь…
— Что пациенты замучают? — понимающе улыбнулась Мартишина. — Вчера человек сорок заявления об уходе подали и сегодня все идут, да идут. Не волнуйтесь, я никому не расскажу, даже под самыми страшными пытками.
— Надеюсь, что до пыток не дойдет, — ответил Савелий.
Проводив Мартишину, он отправился к юристу Хотину, но наткнулся на запертую дверь кабинета. Вернулся в приемную, спросил у Марии Андреевны, где Хотин, и узнал, что тот вчера подал заявление об увольнении по собственному желанию, а сегодня утром позвонил и сказал, что заболел и будет брать больничный.
— Такой бойкий мужик, а испугался, — констатировала Мария Андреевна. — Я в общем-то его понимаю, сама, видите, с чем хожу…
Порывшись в своей объемистой кожаной сумке, она достала оттуда среднего размера кухонный нож и продемонстрировала его Савелию.
— Я вообще-то хотела купить электрошокер, но продавец объяснил, что им можно пользоваться лишь тогда, когда нет непосредственного контакта с нападающим. Если он в тебя вцепился, то от шокера толку не будет, потому что он подействует на обоих. Вот я и остановилась на ноже…
— Вы, Мария Андреевна, держите его под рукой, — серьезно, без какой-либо задней мысли посоветовал Савелий. — Чтобы можно было быстро достать.
— И то верно, — согласилась Мария Андреевна, открывая ящик своего стола.
Дверь широко распахнулась, впуская в приемную женщину лет сорока пяти в блестящем в прямом смысле этого слова брючном костюме пронзительного изумрудного цвета. Лицо у женщины, хранившее следы былой красоты, было накрашено под стать костюму — столь же ярко.
— Готовишься обороняться, Маша? — спросила вошедшая.
Мария Андреевна вздохнула, убрала нож в ящик и, спохватившись, сказала:
— Это Савелий Станиславович, психолог-консультант, а это Ольга Владимировна, руководитель отдела персонала.
— Очень приятно, — вежливо сказал Савелий.
— Мне тоже. — Ольга Владимировна растянула губы в улыбку, но вышла гримаса. — Я, собственно, к вам. Вы не хотите на пару дней перебраться к нам в отдел персонала?
— Для чего?
— Будете беседовать с сотрудниками, которые собрались увольняться, объяснять им, что не так все плохо, что убийцу ищут и очень скоро поймают, что не надо спешить с увольнением. А то, если так пойдет, послезавтра мы вообще без сотрудников останемся!
— У меня специфика такая — требует разговора наедине, — ответил Савелий. — Вы их лучше сюда ко мне присылайте. Правда, я не уверен, что смогу кого-то переубедить. Но постараюсь успокоить, помочь…
— Да уж, пожалуйста, постарайтесь. — Ольга Владимировна перевела взгляд с Савелия на Марию Андреевну. — Юрист наш тоже дезертировал. Вчера заявление принес, а сам бледный-бледный, и руки дрожат. А так всегда хорохорился…
«Хотин? — удивился про себя Савелий. — Бледный-бледный, и руки дрожат? Надо же. Кстати, кое-какую информацию можно будет получить у Мартишиной. Она же, как бухгалтер, должна более-менее хорошо знать сотрудников и вряд ли откажется мне помочь».
16
С Мартишиной все получилось не так, как можно было ожидать. «Неожиданность» — вот ключевое слово.
Началось с того, что она, выйдя из метро, перепутала направление и ушла в противоположную сторону. Дошла до Таганской площади, спохватилась и позвонила Савелию, благо в визитке был указан номер его мобильного телефона.
— Мне так неудобно, Савелий Станиславович! — волновалась она. — Сама напросилась и подвела! Но я уже разобралась и бегу, вы же до восьми, наверное, работаете?
— До восьми. — Савелий посмотрел на часы, показывавшие половину восьмого, прикинул сколько будет «бежать» Ирина от Таганской площади, но больше ничего сказать не успел, потому что она отключилась.
Перезванивать не стал, решил, что поговорить можно и за пределами диспансера, который закрывался охраной ровно в восемь часов. Главный врач не приветствовал «пересиживаний», которые очень часто оборачивались или заканчивались пьянками на рабочем месте. Порядок был един для всех — хоть тресни, а к восьми вечера заканчивай все дела и проваливай. Охранники тоже не любили, когда кто-то задерживался, потому что хотели как можно скорее закрыть объект и спокойно отдыхать.
Ирина «бежала» тридцать две минуты (небось снова пошла не туда), так что Савелию пришлось встречать ее около диспансера. Он издалека углядел ее яркую оранжевую блузку и красные джинсы. Полюбовался, а когда Ирина была совсем уже рядом, поспешил улыбнуться, показывая, что все в порядке.
Минут пять ушло на церемонии — сбивчивые извинения и заверения в том, что все нормально. Затем Савелий предложил перенести общение в кафе, находившееся через дорогу от диспансера. Кафе было так себе, ничего особенного, но с нормально работающими кондиционерами, что жарким летним вечером перечеркивало все недостатки. Ирина поколебалась немного и согласилась, оговорив, что за себя будет платить сама. Сама так сама, возражений не последовало. Машину Савелий оставил у диспансера, какой смысл делать крюк с разворотом, если надо всего-то перейти неширокую улицу? Никакой неловкости он не чувствовал, наоборот, в обществе Ирины было как-то приятно.
Заказали одно и то же — эспрессо и по два шарика мороженого. Мороженое здесь подавали не в стеклянных вазочках, а в металлических, образца тысяча девятьсот семьдесят лохматого года. Во всем остальном, от многоуровневого натяжного потолка до карты вин в отдельной кожаной папке, кафе было современным.
— Для начала расскажите мне немного о себе, — попросил Савелий. — Насколько вы вообще подвержены страхам? Мнительны ли вы?
— Когда-то я была бесстрашной и нисколько не мнительной фаталисткой, — начала Ирина, — убежденной фаталисткой. Считала, что не нужно ничего делать для того, чтобы облегчить свое состояние. Была уверена, что все пройдет, рассосется-развеется само собой, не надо брать в голову, спокойствие, только спокойствие и все такое. Назвать меня паникершей было ну никак нельзя. А вот сейчас на то, что все пройдет само собой, рассчитывать не приходится. Нет надежды на то, что быстро поймают убийцу, если уж до сих пор не получилось его поймать. Я очень сильно нервничаю, у меня, простите за такую подробность, иногда живот крутит на нервной почве, натуральные спазмы кишечника, будто съела что-то несвежее. Страшное дело — неопределенность, этот страх со мной постоянно. А еще после второго убийства мне вдруг начала сниться квартира. Странная квартира, я в ней никогда не была, в Москве, но не в современной, а в той, старой, коммунистической, где Тверская называлась улицей Горького. Идешь по ней — и кругом красные транспаранты, красные флаги… Квартира в старом доме с высоченными потолками, их даже не разглядеть. Там три комнаты, они так заставлены мебелью, что ходить надо боком. Шторы задернуты, полумрак, пыль кругом. Я даже чихала во сне от этой пыли. На кухне — медные тазы, медные кастрюли, все такое старое, заслуженное. И клеенка на столе клетчатая. На белом фоне красные клеточки. Квартира мне не нужна, но я не могу ее продать, потому что не помню, куда засунула документы. Хожу, натыкаясь на углы, открываю все дверцы, заглядываю во все ящики, но ничего не нахожу и все время чего-то боюсь…
