Дверь на третьем этаже уже была открыта, и хозяйка встретила нас в прихожей. Никакие отговорки о том, что мы только что из-за стола, Мария Трофимовна не приняла и усадила за чай с пирожками, при нас вынутыми из духовки.
– У бабули это фирменное блюдо, – похвастался Чернов. – У нее в морозильнике всегда лежит слоеное тесто, и при первом намеке на гостей она принимается стряпать.
Приятно было наблюдать, как споро хозяйка управлялась с обжигающими пирожками: одной рукой в элегантной стеганой варежке она держала противень, другой деревянной лопаточкой сдвигала пирожки на красивое блюдо. Потом накрыла угощение красивым полотенцем и… отставила в сторону.
– После духовки они остыть должны, – пояснила Мария Трофимовна. – Вот тут у меня первая порция, ее уже можно есть. – На столе возникло другое блюдо с пирожками.
Отказаться от изумительного угощения было невозможно. Поэтому первые минуты за столом было тихо. И все же, отдав дань мастерству своей бабушки, Чернов, посмотрев на меня, начал разговор:
– Бабуля, Татьяна Александровна пытается мне помочь разобраться в запутанной ситуации. Ты ответь, пожалуйста, на ее вопросы.
Мария Трофимовна перевела взгляд на меня. Эту женщину трудно было назвать бабулей. Несмотря на приближение к девяностолетнему юбилею, время пощадило ее. Морщины, конечно, избороздили благородное лицо, но красоты не отобрали. Седые вьющиеся волосы были чуть подкрашены оттеночным шампунем. Ее ногтям позавидовала бы любая современная модница, отдающая бешеные деньги за гелевую красоту. При взгляде на ее прямую спину и уверенную осанку хотелось распрямиться самой. Элегантное шерстяное платье в обычной кухне смотрелось бы странновато, но о том, что помещение, где мы находились, предназначалось для приготовления пищи, говорили лишь плита и холодильник. Вся остальная мебель была бы уместна в гостиной. И держала себя Мария Трофимовна так, как будто принимала высоких гостей в бальном зале. Как же найти с ней общий язык?
Но мои опасения оказались напрасными. Пожилая дама, как и большинство людей в этом возрасте, явно испытывала дефицит общения, имела прекрасную память и горела желанием рассказать о любимом муже. Но в отличие от большинства старушек, с которыми мне доводилось общаться, Мария Трофимовна говорила не для того, чтобы говорить. Она спросила, что конкретно меня интересует, и на все вопросы дала очень содержательные ответы.
По мере ее рассказа передо мной возникали образы крупных ученых-историков, археологов и путешественников.
Молоденькая Маша Чувалова увидела своего будущего мужа на лекции по археологии. Роман Ефимович эту лекцию и читал. Первого сентября 1942 года среди студентов истфака Тарасовского университета почти не было парней – все, кому позволяло здоровье, ушли на фронт. А вот обивавшим пороги военкомата девчатам объяснили, что их дело – получать образование. Тогда девушки параллельно учебе пошли работать санитарками в госпиталь, который открылся в здании соседней школы. Многие их вузовские преподаватели тоже надели солдатские шинели. Поэтому, когда в город прибыл эшелон с учеными Ленинградского университета, вывезенными из блокадного города, каждому сотруднику нашлось место в вузе. Студентки горели желанием узнать у них, как там, во фронтовом городе, но блокадники не хотели вспоминать о пережитых страданиях, а вот Роман Ефимович много рассказывал девушкам, учившимся на факультете. Но рассказывал не о том, что пришлось пережить самому, а о том, как достойно вели себя ленинградцы, как стойко сопротивлялись врагу. И осенью сорок второго, когда у всех на устах было слово «Сталинград», о героизме ленинградцев хотели знать еще и еще.
– Все девчонки были влюблены в Романа Ефимовича. Он не скоро оправился от многомесячной голодовки, но даже его блокадная худоба казалась нам особенно красивой, – в голосе Марии Трофимовны было столько тепла и любви, что у меня в груди шевельнулся червячок сожаления о том, что меня такое чувство миновало. – Как мы все его жалели, когда узнали, что умерла его жена, а потом и сын, так и не оправившиеся после блокады, – Чернова помолчала, справляясь с волнением, навеянным воспоминаниями.
Когда их группа пришла к преподавателю на похороны жены, выяснилось, что квартира, которую снимали Черновы, совсем недалеко от дома Чуваловых. С тех пор часто утром Маша видела, как преподаватель шел в университет, а потом как-то так получилось, что они стали ходить вместе. Чернову было тяжело одному в чужом городе. Коллеги из Ленинградского университета жили далеко, на работе общаться с ними было трудно – из-за недостатка преподавателей каждый нес двойную нагрузку. Очарование юной девушки, которая всегда была рядом, возымело действие. Не скоро, но Роман Ефимович понял, что жизнь продолжается, и понял это во многом благодаря Машеньке.
То, что у него взрослый сын (мальчику к тому времени, как они поженились, было четырнадцать лет), не смутило Машу. Она никогда не делала различия между своей дочкой и пасынком. И Павел принял молодую жену отца и подружился с ней.
– Но, насколько я знаю, вы, Мария Трофимовна, врач. Вы бросили истфак? – удивилась я.
– Нет, – улыбнулась Чернова, – я окончила университет. У меня два диплома. История – очень интересная наука, особенно когда ее преподает такой замечательный специалист, как Роман Ефимович. Но работа в госпитале показала, что я могу облегчать людские страдания. Да еще и дочка родилась болезненной, приходилось постоянно общаться с медиками, интересоваться новыми способами лечения. Я поняла, насколько интересна для меня медицина. Муж понял и поддержал меня. Едва получив диплом историка, я поступила в медицинский. И ни разу не пожалела потом о таком решении. Конечно, будь я историком, могла бы ездить с мужем в экспедиции. Но сначала дети были маленькие, потом привыкла ждать его…
– А много было экспедиций, и куда он ездил? – перебила я.
– Каждый год. В Центральную Азию, в Тибет, в Гималаи…
– Знаю, – я вновь попробовала перевести разговор на интересующую меня тему, – что обо всех его экспедициях есть подробные отчеты и монографии по итогам раскопок… Но припомните, пожалуйста, может быть, было что-то особенное, о чем в советское время нельзя было писать?
– Муж искал пропавшие цивилизации, – Мария Трофимовна помолчала. – Сейчас обо всем этом много пишут, а тогда было не принято рассказывать… Он увлекался йогой, хотя и не афишировал свои способности. Сейчас, когда я смотрю по телевизору обо всех индийских «чудесах», мне смешно. Роман Ефимович мог делать гораздо больше. Мне кажется, он читал мои мысли – не раз бывало, что я еще только хочу о чем-то его спросить, а он уже отвечает. Даже когда был в экспедиции, он чувствовал нас. Дашенька была болезненной девочкой, каждое лето мы с ней летали на море. Однажды ночью раздался звонок. Муж был тогда в экспедиции в Монголии, по рации он вышел на знакомого военного и по спецсвязи дозвонился до меня. Он категорически запретил мне утром лететь…
Чернова помолчала, а потом произнесла:
– Самолет, на котором мы должны были лететь, разбился…
– Я про это не знал, – удивился Яков Павлович. – А вообще-то я тоже удивлялся, как дедушка меня понимает!
