Еще последние запорожские казаки, храня остатки вольности, скрывались в этих местах, рядом с Муравским шляхом, называя их Волчьи воды и справедливо считая непроходимыми.
«Видимо, здесь и находится убежище батьки. Не с ним ли все-таки предстоит встреча?» – терялся в догадках Кольцов. И еще он с удивлением подумал, что за срок немногим более суток они сумели проделать почти двести верст! Вот это скорость передвижения! Если бы Павла даже хватились искать, то думали бы, что он не далее сорока верст от Харькова.
Брички въехали на пригорок, скрытый от глаз осокорями, вербами, терном, и оказались в небольшом селе. Въехали во двор с довольно богатой, крытой черепицей хатой, из-за плетня тут же выскочили ловкие хлопцы с карабинами, в минуту распрягли и разнуздали коней и увели их выпасать и отпаивать. Павла развязали, и он сразу почувствовал, что оказался во власти еще одного врага – комаров. Его оставили возле часового, усатого детины в мерлушковой шапке, который звучно и флегматично шлепал комаров, а сами всей гурьбой скрылись за дверью. Видимо, отправились докладывать об удачном «трофее».
– Похоже, сам Левка будет с тебя допрос сымать, – словоохотливо сказал часовой.
– Хорошие люди сперва кормят, – зло буркнул Кольцов.
– Голова есть, а думать не научился, – устыдил Кольцова часовой. – А ежели Левка решит тебя срасходовать, тогда только харч зазря переведут…
Потом хлопцы, все так же гурьбой, словно боялись, что кто-то еще примажется к их славе, повели Кольцова в хату.
Человек по имени Левка производил впечатление на каждого, кто знакомился с ним или хотя бы просто мельком видел. Павла он тоже удивил. На Украине про таких говорят – «крэмэзна людына». Огромный, страшенный человечина! Больше всего Павла поразили сапоги развалившегося на скрипучем стуле Левки. Где их только стачали? Иного махновца можно было засунуть в голенище такого сапога.
Пухловатые, красные от загара, но отменно тяжелые кулаки Левка держал перед собою, положив их на толстые ляжки. Каждый из кулаков был величиной с тыкву, выросшую на огороде у хорошей хозяйки. А между тем разместившаяся на туловище как бы без пособничества шеи округлая большая голова Левки, чуть скатившаяся к левому плечу, его пухлое лунообразное лицо, мясистый, крупный, гулькой нарастающий к ноздрям нос, вывороченные толстые губы и небольшие, упрятанные в складки глазки, в которых светилась хитринка, выдавали нечто природно-добродушное, детское. Даже какую-то обиду. Мол, видишь, на какое место меня посадили, а ведь мог бы чем-то иным, более полезным заниматься: лес ли рубить, шпалы ли носить или же детишек на закорках таскать.
Кольцов, который еще в штабе Добровольческой армии получал различные разрозненные сведения о Махно, немало досаждавшем белым войскам, понял, что перед ним один из главных контрразведчиков батьки и его неизменный адъютант, помощник и телохранитель легендарный Левка Задов, он же Зиньковский.
Когда его просил батько Махно, Левка мог одним ударом сабли перерубить пленного пополам от плеча до поясницы, – вспомнил Кольцов. Белых офицеров у Махно никогда не брали в плен, над ними издевались как над дикими животными… Но солдат, красноармейцев Задов нередко отпускал. Однажды нес раненого батьку, как ребенка, целых три версты. Говорили, он, выпив, плачет, вспоминая тех, кого пришлось «ликвидировать». Кто же ты на самом деле, Задов? И чего от тебя ждать?
Задов нахмурился, кулаки его сжались. Ему не понравилось, что Кольцов тоже внимательно изучал его. Перед Задовым лежало удостоверение Кольцова и коробочка с орденом. Контрразведчик долго и тщательно исследовал удостоверение, выверяя шрифт и даже реквизиты типографии.
– Новеньке, – сказал он. – Наверно, там напечатали, где гроши печатают.
Столь же внимательно он отнесся и к ордену, даже поколупал ногтем эмаль.
– И орден тоже на монетном дворе отштамповали. В Петрограде, – сказал он. – Бо все монетные дворы, окромя Петроградского, разорены дотла.
Браунинг не вызвал у него никакого интереса, он его смахнул в ящик стола почти не глядя. Поднял глаза на Кольцова, хитровато усмехнулся:
– От интересно. Орден при тебе, документ, оружие тоже, – сказал он. – А грошей – ни рубля. Як это понимать, полномочный комиссар? Шо, у чекистов уже гроши не водятся? А годынник где? Не может человек в таком чине ходить без годынника!
Левка говорил на неподражаемом суржике, смеси украинских и русских слов, сдобренной еврейским акцентом.
А о часах, и верно, Кольцов не успел позаботиться. Его хорошие наручные швейцарские часы, которые он приобрел, когда служил в штабе у Ковалевского, отняли в крепости, и с тех пор он привык обходиться без них. На складе, когда получал обмундирование, забыл напомнить, – может, и дали бы, а купить на черном рынке не успел.
Вопросы Задов задавал правильные. В точку. И он, Кольцов, тоже обратил бы внимание на несоответствие высокого звания и содержимого карманов пленника.
– Может, будешь балакать? – спросил Задов и пошевелил кулаками. – Почему без грошей?
– Это сугубо личная тема, – сказал Кольцов. – И тут никакой тайны нет.
– Лева, спроси у него «с интересом».
Только теперь Павел обратил внимание на махновцев, что сгрудились у двери и наблюдали за допросом. Особенно выделялся среди них один, очень молодой, он был как бы уменьшенной копией Задова. Такое же лицо и большие, с необъятными голенищами, сапоги, и кувалдистые кулаки. Брат. Несомненно.
– Мне советов не надо! – сердито сказал Задов. – Выйдите! Все! И ты, Данила, выйди! Один на один с ним побалакаю.
Они вышли. Лева подошел к окну, встал к Кольцову своей необъятной спиной. В комнате сразу стало сумрачно.
– Какие еще имеете доказательства, что вы именно полномочный комиссар? – спросил Задов, не оборачиваясь. – Меня интересует, что вы можете рассказать о местоположении и планах дивизий ВОХРа, которые прибыли в Харьков вместе с Дзержинским? Какие вообще планы, какая тактика будет по отношению к Махно и его армии? Расстрел двух братьев Махно весной – это случайность или обоснованная политика? Что случилось с нашей делегацией, которая во главе с начальником штаба Озеровым прибыла в прошлом году на переговоры в Харьков? Они исчезли, и мы не знаем, расстреляны они или где-то в тюрьме? Что думает Дзержинский насчет территории, которую просят выделить украинские анархисты для нового социального строительства?
Задов замолчал. Павел заметил, что с той минуты, как все вышли из комнаты, его суржик стал незаметен. Лева словно вышел из роли развязного, отчаянного полуукраинца-полуеврея, немного простоватого и добродушного даже в своей жестокости. И вопросы он задавал точные, толковые, по существу.
Нет, не случайно он стал приближенным Махно и его доверенным лицом. Не только потому, что мог на руках нести обезножевшего батьку и утихомиривать его после злой пьянки.
– На эти вопросы я ответить не могу, – сказал Павел.
Задов повернулся к нему. Громоздко повернулся, как шкаф, всем в единую массу слитым телом.
