Бушкин, конечно, был готов плыть хоть к черту в горло. Михаленко его отговаривал. Шамраченков молчал. Гольдман и Старцев тоже никак не могли прийти к единому решению. Аргумент у Старцева был весомый: в предписании сказано – отправиться «в районы возможных боевых действий». И получалось: пока были вдали от них – справляюсь, а приблизились – струсили.
Морев понял, что, несмотря ни на какие его увещевания, они не откажутся от поездки в Бердянск. Он исчез и вскоре привел с собой незаметного и потертого, словно меховая шуба после стирки, мужичка со свалявшимися волосами, круглым личиком и помидорными щечками. Глазки у мужичка были остренькие, как два буравчика.
– Это вот – товарищ Савельев, – представил мужичка Морев. – Он вроде как наш активист или, если точнее, помощник на добровольных началах. А в прошлом – рыбак, весь берег от Мариуполя до Геническа как свой пупок знает.
Савельев согласно закивал головой.
– У нас в ЧК есть баркас с двухтактным керосиновым движком. Товарищ Савельев не раз на нем в Бердянск ходил. Попросим его, может, согласится помочь.
– Отчего ж не согласиться, – вновь закивал Савельев. – Мне и самому в Бердянск надо бы. А тут такая оказия.
– Ну вот и сладили. – Морев перевел взгляд с Савельева на гостей, представил их. – А это товарищи из Харькова. С ответственным заданием.
– Понял. Будут доставлены в наилучшем виде, – весь засветился доброжелательностью Савельев.
– Туда и обратно! – строго сказал Морев.
– Как водится, Владимир Павлович, – согласился Савельев.
– Мой долг вас предупредить, – вновь обратился Морев, – не сегодня завтра белые могут оказаться в Бердянске…
– Будем надеяться, нам повезет, – сказал Гольдман. – И небольшая просьба. У вас, кажется, есть связь с Бердянском?
– Пока есть.
– Славненько. Предупредите, пожалуйста, начальника Бердянской уездной ЧК о нашем прибытии. Пусть встретят завтра на рассвете. – Гольдман скосил глаз на Савельева. – Попадем к утру, капитан?
Савельев посерьезнел, посчитал что-то на пальцах.
– К рассвету будем… Эх, ночи сейчас больно короткие.
– И пусть бердянские товарищи подготовят все… ну что у них есть для нашей экспедиции. – Гольдман старался выражаться так, чтобы Савельев, не посвященный в их тайну, не мог ничего понять: хоть и рекомендованный человек, а все же чужой. – Ну вы схватываете?..
Но Морев не схватил:
– Да, конечно. Ценности! Золотишко там, бриллианты. Примерно все то, что передал я. Не опередили бы только вас казачки!
Прощаясь, пожимая каждому руку, Морев вновь повторил:
– Я так думаю, что и без моего звонка бердянские чекисты о вас уже знают. Слухи!
Они ушли на станцию, к своим вагонам. Стали готовиться к отплытию. Савельев попытался с ходу, быстро влиться в коллектив. Помогал сгрузить в телегу бочку с керосином, укутывал кусками рогожи и брезента оружие, переносил коробки с патронами и иное имущество, которое могло пригодиться в поездке. Схватился за один из двух снарядных ящиков, в которых находились собранные ценности, но тут же отпустил руку.
– Ого, тяжелое! – воскликнул он и, пробуравив глазами Шамраченкова, спросил: – Так это и есть то самое золотишко, про которое товарищ Морев говорили? Или чего там?
– Кирпичи. Товарищ профессор – археолог. Вот они и отбирают всякие старинные образцы: каменюки разные, черепки, кирпичи, – пояснил чекист.
– Это уж всякому свое, – хитро сощурившись, кивнул Савельев. – У нас тут тоже как-то объявился один, самовары собирал. Деньжищ давал немерено!
Шамраченков подошел к Гольдману:
– Одной ходкой не управиться. Пускай Бушкин с Михаленкой свезут все на баркас и возвертаются. А товарища Савельева оставят в порту для охраны, чтоб чего не сперли… Мариуполь – воровской город.
Прислушивающийся к разговору Савельев согласился:
– Это точно: воровской.
Когда Савельев, Бушкин и Михаленко уехали, погромыхав телегой, Шамраченков сказал Старцеву и Гольдману:
– Не нравится мне этот наш капитан. Больно прилипчивый.
– Да он здесь чекистам давно помогает!
– Я за то, чтобы крепко подумать, – упрямо повторил Шамраченков. – Не нравится мне, что весть о нашем поезде покатилась по всей Украине.
…Вторую ходку к баркасу сделали под вечер, когда солнце касалось горизонта. Последними сгружали ящики. Савельев по-прежнему был деятельным, активным. Вместе с Бушкиным они пронесли по пирсу тяжеленную ношу, и доски под их ногами пружинисто прогибались. С помощью Шамраченкова и Гольдмана перевалили ящик в баркас. Так же поступили и со вторым.
– Оставили бы в Мариуполе, – посоветовал Старцеву Шамраченков.
– Как можно! – даже возмутился Старцев. – Я в Харькове пообещал, что отвечаю за ценности как за самого себя. Нет-нет, я не могу расставаться с ними!
– А ну как белые накроют!
– Из Бердянска, если морем не сможем, я вас через Белоцерковку и немецкую колонию Трунау выведу на Волноваху, – успокоил профессора Савельев. – И лошадей достанем.
Ящики разместили на носу, в тесном кубрике. Гольдман уселся между ними, удобно устроил локти:
– Утону, так вместе с ними. Садись, Иван Платонович, местечка хватит!
Но Старцев хотел оставаться наверху: его волновало предстоящее приключение, выпавшее на его уже немолодые годы. Когда еще походишь на баркасе по Приазовью? Бушкин почувствовал себя на борту старшим, как-никак, морская душа. Посмотрел на карту, послюнил палец, определяя направление ветра.
– В темноте выйдем, незаметненько, – сказал он. – Как раз с моря бриз, пойдем под гротом и под движком. К рассвету в аккурат поспеем!
Когда совсем стемнело, попрощались с Шамраченковым. Договорились, что в случае, если подойдут белые и займут Бердянск, он перегонит поезд в Волноваху.
Когда стемнело, отошли от берега. И совсем не освещенный город почти сразу словно бы погрузился в морскую пучину.
Ветер был навальный, на берег, и они шли пока под движком. Чох-чох, еле-еле… Когда отошли подальше, бриз пошел с берега на море. Савельев и Бушкин подняли грот, и баркас, накренившись на левый борт и даже зачерпывая иногда волну, пошел споро. Забирали все южнее, все дальше в море, чтобы не наткнуться на косу.
Шли без ходовых и топового огней, стремясь ничем не выдавать своего присутствия. Косу увидели по белым бурунам. Взяли еще южнее… Темное небо было звездное, глубокое. Большая Медведица медленно поворачивалась над их головами, все ниже опускаясь к воде.
Потом горизонт за их спиной стал белеть, словно его осветило далекое зарево ушедшего под воду города. Это был еще не рассвет, только его предвестник.
А берег таился в настороженной предательской темноте. И даже когда Иван Платонович увидел проблески Бердянского маяка, это не внесло в его душу успокоения. Впереди был порт. Но он был темен. Будто вымер. И это еще более тревожило.
