– Будешь полезен, если помолчишь. Веди к капитану!
Заслышав шаги на скрипучей лестнице, которая едва выдерживала тяжесть трех мужских тел, Иванов начал поспешно засовывать деньги в свой кованый сундук.
– Прошу сидеть как сидели! Ни одного лишнего движения! – приказал Щукин и обернулся к помощнику: – А вы, милейший – на тахту и… отдыхайте, словом.
«Ограбление, ясно. А на тахту, чтобы я не смог быстро вскочить», – догадался Ковригин. И тут спасительная мысль пронзила его: под расшитой орнаментом большой подушкой у Ивана Николаевича всегда лежал револьвер, безотказный короткостволый «вебли-скотт».
– Что вам нужно? – тоже узнав знакомого по недавнему плаванию контрразведчика, с вызовом спросил Иванов.
– Хочу разобраться с вашим дебетом-кредитом, – спокойно, но строго попросил Щукин. – Предполагаю, что там не все в рамках закона.
– Но какое вы имеете право?
– В сущности, никакого.
– Это насилие!
– Ничего подобного. Всего лишь изъятие нажитого преступным путем. – Щукин скосил глаз на Ковригина, его насторожили какие-то странные движения помощника капитана, как будто он шарил рукой под подушкой. Ага, судя по движению руки, этот ловкач уже нащупал оружие и, провернув барабан и установив камеру с патроном против ствола, пытается взвести курок.
Щукин хорошо понимал все эти действия, наблюдая за вздутием мышц у локтя. Ему это было знакомо до мелочей. Дурачок, любитель приключений с одинокими пассажирками. Пожалуй, даже лучше, что помощничек старается прибегнуть к оружию: Иванов должен понять, что все происходящее далеко не шутка.
– Степан! – сказал Щукин, указывая на Ковригина.
Рукой, которая волей-неволей должна была у него работать с удвоенной быстротой и силой, Степан перехватил Ковригина, когда тот уже вытаскивал «вебли». Выкрутил руку и сдернул помощника с тахты, отчего тот словно бы взлетел в воздух, разбрасывая ноги, и тяжело ударился виском о кованый край сундука.
Степан с несколько виноватым видом посмотрел на полковника. Щукин и без всякого ощупывания пульса увидел, что Ковригин мертв. Он сделал шахтеру ободряющий знак. Вид мертвого и залитого кровью помощника – это было именно то, что нужно, чтобы Иванов пришел в соответствующее состояние.
– Зачем же вы так? – пробормотал капитан. – Можно было и по-хорошему.
– Ну вот и делайте по-хорошему, – предложил полковник. – А ему уже не помочь. Не бойтесь, с покладистыми людьми и мы ведем себя покладисто. Давайте-ка разберемся с вашей бухгалтерией… – Но вдруг оглянулся и спросил, окончательно наводя на Иванова ужас: – Да, у вас есть мешок? Надо сунуть его, пока он мягкий.
– Мягкий? – переспросил Иванов.
– Ну да… Вы что же, никогда с мертвецами не имели дела?
– Мешка нет, – ответил Иванов прерывистым голосом. – Но есть отрез шерсти.
– Не жалко? – насмешливо посмотрел на него Щукин.
– Нет, не жалко. – Иванов бессмысленно перебирал на столе какие-то бумажки, и пальцы его дрожали. – Теперь ничего не жалко.
Щукин не сочувствовал капитану. Он знал суровый человеческий расклад, который произвела в их маленькой крымской России война. На фронте сражались семьдесят – восемьдесят тысяч человек. Их ядро – бессребреники, смертники, не жалеющие крови и жизни для белой идеи. Рыцари. Затем триста – четыреста тысяч тыловиков: жены, дети, военные чиновники. Живут на мизерное жалованье или на подачки всяких благотворительных фондов. Некоторые стараются для безбедного существования выдавить из своих занятий толику незаконной прибыли. Так, по мелочам. И вся огромная военная машина облеплена коммерсантами. Опять-таки одни получают свой бакшиш законно, а другие, христопродавцы, готовы обмануть, провести, прокатить военное ведомство хотя бы и ценою негодных поставок, ценою неоправданной гибели на фронте тысяч добровольцев, мальчишек, желающих вернуть России порядок и достоинство и спасти ближних.
Христопродавцем был и Иванов. Не самым страшным и не самым отвратительным. Но все равно. Щукину доставляло удовольствие смотреть на его дрожащие пальцы. А ведь капитан – человек отважный, покоритель морей! Что делает мздоимство!..
Полтора часа они разбирались с отчетами, рейсами. Щукин за время своих скитаний по Стамбулу узнал почти все о запретной торговле, процветающей среди части высокопоставленных русских моряков, и теперь довольно легко постиг «черную бухгалтерию» Иванова.
Степан тем временем, ловко орудуя одной рукой, упаковал Ковригина в добротную, отливающую синевой манчестерскую шерсть.
Щукин же, сидя возле открытого сундука, извлекал из него золото и аккуратно перевязанные пачки, состоящие из разноцветных иностранных ассигнаций, укладывал все это во вместительный вещевой мешок. Иванов тупо следил за тем, как его кровные уплывают к чужим людям.
– Ничего, капитан, не переживайте! У вас еще порядком лежит в банкирском доме Жданова, – сказал Щукин. – Их не отберем.
– Я все понял, – тихо обронил Иванов. – Вы – не контрразведка. Вы действуете от себя.
– Тем лучше для вас, – сказал Щукин. – Будете живы.
Он велел капитану написать признание в том, что он участвовал в операциях по торговле оружием с красными.
– Надеюсь, вы понимаете, что такая деятельность по законам военного времени наказывается расстрелом. Это – в лучшем случае. Или виселицей, – принимая из рук Иванова бумагу, жестко сказал Щукин. – Если будет нужно, мы дадим этой бумажке ход. И тогда – прощай особнячок на Горной улице в Ялте, и этот домик на Алтым-Бакал… и вообще…
Щукин вчетверо сложил бумагу и положил во внутренний карман пиджака:
– Пока эта бумага у меня, живите, капитан Иванов. И вот еще… Вы своему другу из «Лиссабона»… как его… Збигневу Выволожскому… скажете, что нашли партию оружия и можете ему уступить. Сделку назначите на Капалы-Чарши, у Селима Одноглазого. О времени вас известим. Вот Степа к вам придет. Пусть этот Збигнев возьмет побольше денег… Очень выгодная сделка!
– Но его нет в Стамбуле, он в плавании.
– Он придет завтра и пришвартуется у шестого причала!
Иванов кивнул головой. Он был на все согласен. Любая сделка означала, что ему и вправду, без обмана, даруют жизнь. Он им нужен. При этом Иванов то и дело со страхом поглядывал на тело Ковригина, которое превратилось в хорошо запеленутый кокон. Какое быстрое и неожиданное превращение!
Уже давно стемнело. Где-то за два дома горел тусклый газовый фонарь.
– Что ж, господа! Пора и делом заняться! – сказал Щукин. – А то все по мелочам…
Втроем они снесли тюк с Ковригиным вниз, уложили на оказавшуюся в сарайчике у Иванова ручную тележку и темными, склизкими переулками, где вспыхивали глаза диких стамбульских кошек, отвезли на набережную Золотого Рога. По дороге им встретились несколько возвращавшихся из порта турок, которые без всякого интереса посмотрели на троих людей с тяжелым тюком на тележке. Ну везут и везут. Восточный человек не вмешивается в чужие дела: увидел – забыл. Так лучше. Тем более один из троих был явно русский – долговязый, однорукий. А у русских свой мир, свои заботы. Они так же бедны, как и турки. Стащили что-нибудь и везут.
