Потом Владислав напился вдрызг. Ушел подальше от подчиненных, в степь, где на краю балочки, вцепившись корнями в затененный склон, росла изуродованная яблонька-дичок. Земля вокруг нее была усеяна сбитыми наземь мелкими красными плодами.
– Вот здесь бы я тебя похоронил, Лева! – сказал Барсук, представляя холмик с крестом как раз под деревом. – Ты прости, Левушка, что так вышло.
Он поднял красное яблочко, надкусил, ощущая терпкую, кислую горечь плода. Допил мутную сивушную жидкость из бутылки.
– Вот такие поминки, брат. Может, оно и хорошо, Лева, что ты будешь лежать под красной звездой, а не под крестом. Не порушат, когда придут. А вот где буду лежать я, брат, и кто меня помянет? Безвестное мое дело, Лева… Так что ты не обижайся особенно, ладно?
Так он говорил долго, беседуя с воображаемым холмиком. Плакал. Задремал на полчасика, привалившись к ободранному стволу яблони. Проснувшись и вмиг протрезвев, отправился своим артиллеристам. Их надо было готовить к новым боям. Прибыло пополнение, расчеты отремонтированных в Севастополе трехдюймовок. Но без Слащева, он чувствовал, все будет не так, исчезнут веселое отчаяние неравной борьбы, вера в невозможное. И теперь вот еще Лева, его гибель…
«Вы, Яков Александрович, Моцарт войны…»
«Я, Слава, больше с Красной Армией воевать не намерен».
Финита. Реквием.
Глава вторая
У Юры это был шестой самостоятельный вылет.
До сих пор, если не считать подскоков, он летал только по «коробочке», взлетая и описывая на небольшой высоте некий овал, имеющий в центре аэродром, и совершал посадку, за которой особенно тщательно следил Константин Янович. Когда, выключив мотор, Юра спускался на поле, он прежде всего смотрел на руку дяди. При первых полетах он видел три пальца, потом дядя стал показывать четыре, а после седьмой или восьмой «коробочки» Юра увидел и всю пятерню. Высший балл!
Совершив посадку, Юра также не забывал посмотреть и в сторону мастерских, где за ним наблюдала вся беспризорная ватага во главе с Ленькой Турманом, одетая в балахонистые комбинезоны. Они ожидали, когда будет позволено вцепиться в самолет и отвести его к ангару. Иногда он видел среди ребят и Лизу. Он еще издали узнавал ее по сиянию светлых, отдающих рыжиной коротких волос, которые трепал морской ветер.
Вышагивая после полета по аэродрому, Юра не мог сдержать чувства гордости. И ничего не мог с собой поделать. Хотя мудрый, все знающий Константин Янович предупреждал: «Никаких мыслей о том, смотрят на тебя или нет. Все задаваки рано или поздно кончают неудачей, как лягушка в сказке Андерсена. Только тремя вещами должна быть занята у летчика голова: землей, небом и самолетом. Ну не считая мелочей. В полете ты должен еще видеть счетчик оборотов, креномер, компас, альтиметр, указатель скорости, часы, пульсатор, манометр, термометры масла и воды, ну и все остальное. Если мысли в стороне, то ты забудешь, что альтиметр показывает лишь высоту над точкой отправления, а не высоту над местностью, над которой ты пролетаешь, что скорость у тебя относительно воздуха, а не земли…»
Чудесны были эти золотистые дни ранней крымской осени! Если что и мешало Юре радоваться полетам, так это возрастающее между ним и командой Леньки Турмана отчуждение. Он, считали беспризорники, выбивался в аристократы, в летчики, а они оставались на земле уборщиками и чернорабочими. «Ничего! Вот стану летчиком, буду их учить», – решил Юра.
Была и еще одна неприятная мысль. Юра слышал, что скоро все учебные самолеты, даже последние развалюхи, пошлют на фронт, под Каховку. Наверно, и Константин Янович полетит воевать. Что, если он предложит и ему лететь вместе? Отказаться нельзя – как же лишиться полетов? Но воевать с красными… Ну, предположим, дядя предложит ему лететь наблюдателем или, хуже того, бомбометателем! Как сказать ему: «Нет, не буду!»? Поймет ли его учитель?..
В одно солнечное тихое утро Лоренц решил позволить племяннику подняться выше, чем обычно, но не более чем на тысячу метров, долететь до Мекензиевых высот, не выпуская из виду береговой линии и железной дороги, затем повернуть на северо-запад, к хорошо заметному остроконечному мысу Улуколь, и над пляжами возвратиться к Каче. Это тоже была «коробочка», но с большей дальностью и высотой полета.
Зная военную обстановку, Константин Янович понимал, что это, пожалуй, последний самостоятельный полет Юры. Кто знает, когда ему еще придется усесться на кожаное сиденье самолета? Они сливали из бочек последний бензин, оставалось лишь немного неприкосновенного запаса, необходимого для перелета к фронту. А что дальше? Привычно, как бы с высоты, Лоренц окидывал мысленным взглядом всю Северную Таврию, где шли ожесточенные бои, и понимал, что спасти Врангеля может только чудо. В которое мало кто верил. От главнокомандующего уходят талантливые военачальники, на днях, по прошедшим здесь слухам, попросил отставку сам Яков Слащев. И Врангель принял ее. С кем же он останется?
А красные готовы заключить мир с Польшей, пожертвовав Западной Украиной и Западной Белоруссией и заплатив гигантскую сумму контрибуции в золоте. Ясно, что сразу после перемирия с Польшей Троцкий бросит сюда, на юг, все высвободившиеся силы, включая сотни полторы самолетов.
Придет конец и великолепной Каче, школе летного мастерства. Что потом? Лоренц даже не хотел об этом думать.
Юра примчался на аэродром с пляжа, весь покрасневший от купания, с кожей в пупырышках. Надел старую, перешитую на него кожаную летную куртку Лоренца, бриджи из плотной ткани, сапоги, шлем. Он уже не горел, как раньше, нетерпением, в ожидании полета переминаясь с ноги на ногу. Теперь он был спокоен и деловит.
Лизавета-Керкинитида и вся ватага бывших беспризорников держались поодаль. Лоренц не раз предупреждал их: «Не смущайте мне ученика, это не цирк».
Константин Янович ручным анемометром замерил скорость ветра у земли, проверяя прибором приблизительное представление о воздушном потоке, которое давала довольно вяло надутая марлевая «колбаса» на мачте. Не было и четырех баллов. Не штиль, конечно, но и не помеха полету.
Впрочем, ветер у земли мало о чем говорит. Наверху картина может быть иная. Но, внимательно оглядев деревья вокруг, горы, их цвет, утреннюю дымку над морем, и вслушавшись в дальние гудки паровозов, чистоту звука, опытный Лоренц решил, что на высоте до тысячи метров ветер постоянен, легкий зюйд-ост. Эх, было время, метеорологическую карту в Крыму каждое утро составляли десятки станций и обсерваторий. Но теперь летчикам, как на самой заре авиации, во времена братьев Райт, приходилось надеяться на собственное чутье и приметы…
– Смотри, Юрий, – предупредил своего ученика Лоренц, – не поднимайся выше тысячи. Для Мекензиевых гор этого достаточно.
Константин Янович сам, вместо моториста, стал закручивать пропеллер.
– Контакт!
– Есть контакт! – крикнул из кабины Юра, включая зажигание.
Лопасти пропеллера упруго вырвались из рук, как бы желая повращаться в обратную сторону, затем рванулись в нужном направлении, погнали от самолета к хвосту облачка пыли и сизого дыма. Но затем мотор, постреляв выхлопом, замолк. «Не забрал».
