На следующее утро Гольдман, услышав, что Кольцов хочет задержаться на два-три дня, чтобы помочь Павлу Заболотному с приютом, и уехать, зная, что дети устроены, несколько минут молчал, барабаня пальцами по столу.
– Тебя-то я тоже хочу поскорее устроить, – сказал наконец он. – Ладно, я ведь здесь не в императорах хожу. Доложишься Манцеву, пусть он решает. Тем более он хотел тебя видеть.
Манцев, впрочем, смог уделить Павлу всего несколько минут, которые то и дело прерывались звонками и влетающими со сверхсрочными делами нарочными. Кольцову показалось, что даже за это короткое время, что они не виделись, Василий Николаевич постарел.
– Даю тебе три дня, – сказал он, выслушав Кольцова. – Если будет надо, воспользуешься автомобилем. Сядь-ка!..
Он положил перед Кольцовым бумагу с печатью «Главного штаба Революционной повстанческой армии имени батька Махно». Начальник штаба Виктор Белаш просил выслать в Старобельск, занятый махновцами, «настоящего профессора-хирурга», который смог бы оперировать батьке ногу. «Этот факт, – писал Белаш, – явится дружественным проявлением со стороны советской власти и подтолкнет к подписанию соглашения о взаимном союзе в борьбе против Врангеля…»
– Что думаешь? – спросил Манцев. – Профессор Курец готов выехать, но я оказался бы в больших дураках, если бы с ним что-то случилось и если бы до соглашения дело так и не дошло. Троцкого, кажется, удалось переубедить, но не совсем… колеблется…
Кольцов знал, что, перед тем как выслать письмо, Белаш не мог не получить «дозволение» батьки Махно, а тот, в свою очередь, обязательно советовался с Левой Задовым.
– За этим письмом маячит фигура Задова, – сказал Кольцов, – а я ему твердо верю. Можно высылать. Даже надо.
– Хорошо. Действуем.
Выйдя из кабинета Манцева, Павел понял, почему и Гольдман, и председатель сравнительно легко решились на его задержку в Харькове. Регистрационное управление ослабило свой нажим. Дело, кажется, действительно шло к соглашению с Махно. «Чуть поздновато, – подумал Кольцов. – Если бы на месяц раньше, я не отправил бы Лену к Фоме Ивановичу, и может быть… может быть…»
Ему было тяжело думать о том, что Лена могла остаться жива, если бы он сам не попал тогда в западню.
Глава тринадцатая
Никакие горести не в состоянии убить в ребенке двух качеств: любопытства и способности к удивлению и восторгу.
Глазенки Коли и Кати широко и восторженно распахнулись, когда их усадили на протертые до белизны кожаные сиденья открытого огромного «воксхола». Гольдман раздобыл для этой поездки полтора пуда газолина. Он же посоветовал выбрать для детского приюта какую-либо виллу в дачной местности в окрестностях Харькова. Там, после бегства хозяев, пустовало множество прекрасных особняков.
– Найдите что-нибудь красивое, чтоб детям глаз радовало! – посоветовал Гольдман. – И возьмите их с собой. Устройте им праздник.
«Воксхол», не привыкший к харьковскому газолину, затрясся по булыжнику, непрерывно чихая и стреляя своим мотором, к великому ужасу и восхищению детей. Они проезжали промышленный город, который возник на заброшенных некогда улочках буквально за десяток лет до революции. Здесь все поражало. Громадные ректификационные заводы у Конной площади. Напоминающая сухопутный пароход, поднявшая к небу широкие железные трубы главная электростанция близ Кузнечного моста. Удивляющие своими размерами, похожие на целый каменный город, «новые скотобойни» на Змиевском шоссе…
Внезапно индустриальный пейзаж сменился буйной зеленью, которой поросла долина реки Лопани. Они въехали в дачный поселок Основа, некогда, в стародавние времена, имение писателя Григория Квитки-Основьяненко.
– Ты теперь давай не торопись, потише, – сказал Павло Заболотный шоферу. – Дело серьезное, не козу покупаем.
Бывший панский особняк Основьяненко затерялся среди дачных домиков и вилл, проглядывающих сквозь зелень садов. Кольцов и Павло всматривались в деревянные и кирпичные строения, поражающие разнообразием архитектурных форм.
С тех пор как Квитка-Основьяненко писал здесь свои комедии о Шельменко-денщике и Шельменко – волостном писаре, а также про сватание на Гончаривке, прошло много времени. Внезапно, на переломе веков, разбогатевшие харьковские промышленники и купцы, потрясенные свалившимися на них миллионами, принялись соревноваться в строительстве вилл. Причем они сами не до конца понимали, что им делать среди анфилад комнат, залов и веранд, среди готических башенок и стрельчатых витражных окон. Все это было теперь заброшено и наполовину разбито и разворовано.
– От же ж красота! – восхищался Павло. – От же ж где детишков разместить можно, чтоб привыкали до добрячей жизни! Только наши дурни побили все, бо боялись, что паны снова вернутся. Мне бы к дому еще что надо найти, так это рояль. Видел я как-то его в Умани на концерте – знатная вещь! Большой, черный, блескучий, ну, ей-богу, как памятник! А звук какой, если кто, конечно, умеет!.. Может, и мы найдем какого учителя, чтоб детишков музыке учил!
Коля и Катя удивлялись детским восторгам Павла, который поначалу пугал их своим пиратским обликом, но теперь, с каждым новым восклицанием, становился все ближе и понятнее.
– Красивая жизнь будет! – продолжал радоваться Павло. – Завидую я прямо и переживаю, что мое детинство кончилось. Я с одиннадцати годочков на шахте коня водил. Слепенького, с вагонеткой. Темно, хоть сам ослепни. Вода, газы. И все вокруг черно. А тут такая воздушная жизнь будет, хоть песни пой.
Они проехали вдоль ровного рядка красивых особняков с крест-накрест заколоченными досками окнами. Вернулись. Наконец нашли одну подходящую дачку, деревянную, но хорошо сохранившуюся, даже окна кое-где были целые.
Когда машина остановилась возле перекошенных ворот, Кольцову показалось, что в одном из окон мелькнуло чье-то лицо. Будто кто-то выглянул на улицу и торопливо отшатнулся.
– Похоже, тут уже кто-то живет, – сказал Кольцов.
Они, обогнув дом, подошли к крыльцу. Входные двери были настежь распахнуты, а неподалеку в густых кустах малинника что-то протрещало.
– Слышал? – спросил Кольцов.
– Тебе после Каховки долго будет всякая всячина чудиться, – отмахнулся Петро.
Прошлись по первому этажу дома.
– Дворца нам не надо, правильно, пацаны? – обратился Павло к детворе, но те промолчали. – А почему? А потому, что сил и материалу не хватит, чтоб все наладить. А тут что – восемь комнат внизу и кое-что наверху, оно и ничего. И зала есть, поплясать там, попеть. А рояль добуду, на то я и чекист. И ковры будут!
Они деловито поднялись на второй этаж, поглядели из окон на участок, большую поляну. Кое-где на яблонях еще светились фонариками светлые налитые антоновки.
И вновь Кольцов обратил внимание на несколько кучек тряпья по углам одной из дальних комнат.
– Корову будет где выпасать, – удовлетворенно продолжал Павло. – Стекла вставим, двери я и сам починю, печки подмажу, камин почищу – нехитрое дело. Перезимуем. Руки-то есть!
