Что-то будет, утро встанет,
Где-то нас найдет оно.
Чья рука меня поранит,
Чей бокал прольет вино…
Он думал, что этот романс прозвучит как колыбельная, но «юнкер Нечволодов» непростительно разрыдалась, представив себе сукно любимой генеральской шинели. Меженцов крякнул и замолчал.
Старший фейерверкер, раздобывший миску с горячей водой, даже сделал замечание своему командиру:
– Ну вы уж, ваше благородие! «Чья рука меня поранит…» Нашли чем успокоить.
– Виноват, Михалыч, – чуть позже признался Меженцов. – Мало опыта общения с беременными юнкерами.
Целый день она провела у артиллеристов. Извелась, измучилась и, не слушая уговоров, на ночь глядя покинула гостеприимный дом. С нею вместе, для сопровождения и охраны, послали канонира с карабином.
В темноте, у хутора Цукур, их окликнули. Оказалось, им встретился знакомый Нине Николаевне штабной офицер с солдатами. Он сообщил, что генерал с конвоем подался на рекогносцировку в Корсунский монастырь.
– Темно-с! Поедемте в штаб, – предложил офицер. – Там передохнете и дождетесь Якова Александровича.
Но Нина Николаевна только пришпорила коня. Эти места она знала. Сколько раз ездила в монастырь, где, как только оттеснили красных, несколько оставшихся монахов возобновили службы в разграбленном храме. После всего, что пережила в годы Гражданской войны, «юнкер Нечволодов» не знала, верующая она или нет. Но все-таки, храня память о детских годах, молилась Пресвятой Деве.
«Достойно есть яко воистину блажити Тя Богородицу, присноблаженную и пренепорочную и Матерь Бога нашего. Честнейшую херувим и славнейшую без сравнения серафим…» – всплыло из глубины памяти. Она повторила эти слова заученно, механически, думая о своем ребенке, о родах и до боли сочувствуя Деве Марии, которая родила Сына для страшных мук на кресте.
Они обогнули глубокую Кандыбову балку и поехали по проселку, который от Чернянки вел к Корсунскому монастырю. Нина Николаевна теперь не очень спешила и старалась ехать в лад с потряхиванием конской спины, чуть привставая на стременах, чтобы не беспокоить ребенка. Встреча с Яковом Александровичем в монастыре, казалось ей, будет исполнена особого значения. Они вместе помолятся у образа Богородицы, который монахи извлекали откуда-то, когда уходили красные, – и это случалось уже в пятый раз…
От Днепра тянуло прохладным ветерком. В стороне Каховки лениво постреливали, но поблизости было тихо, и на ум приходили слова из гимназических лет: «Как пахарь, битва отдыхает». Нина Николаевна чувствовала себя спокойно, знала, что за день красные отовсюду, кроме Каховки и окрестностей, выбиты, везде были разъезды и посты слащевцев, и всегда находился кто-то, кто знал воинственную «генеральшу».
Только сопровождающий ее канонир, заслышав конский топот или окрик, каждый раз вздрагивал и хватался за карабин. Нина Николаевна только усмехалась. Ее сопровождающий не знал, что для опытного человека темнота не враг, а союзник.
Правда, «юнкера Нечволодова» несколько обеспокоили выстрелы, раздавшиеся вдали. Днепровский ветерок принес их звук как будто со стороны монастыря. Прозвучала и короткая очередь «максима». Но это могли постреливать сторожевые заставы, выставленные у реки, чтобы предупредить появление красных разведчиков.
У самого монастыря двое конвойных, ехавших далеко впереди основной группы, которая сопровождала Слащева, неожиданно наткнулась на красных. Зоркоглазые черкесы первыми увидели группу людей и пулемет.
– Эй, земляки! – окликнули их черкесы, не желая ночного недоразумения и еще не зная, кто перед ними.
Но и те, у монастыря, успели разглядеть бурки и папахи конвойных. Выстрелили несколько раз из винтовок, а затем, наладив пулемет, дали очередь. Одному из черкесов пуля пробила предплечье, второй подхватил друга, и так, обнявшись, конь в конь, они доехали до генерала, который при звуках стрельбы остановился.
– Ваше превосходительство, в монастыре красные, – доложил, с гортанным придыханием произнося слова, черкес.
Слащев упрятал группу в камышах, что густо росли близ днепровской протоки Каменки, и послал на разведку двух спешенных конвойных. Никаких красных здесь не должно быть, генерал Теплов докладывал об освобождении монастыря. Может быть, «зеленые» объявились? Но все эти полумахновцы хоронились в правобережных плавнях.
Разведчики вернулись через час, мокрые от росы. Лица их блестели в темноте.
– Точно, в монастыре красные, – доложили они. – Со звездами. У проломов и у ворот дозорные. Насчитали три пулемета, при них с дюжину человек. А сколько в монастыре – Бог знает.
Это был сюрприз. С конвоем на три пулемета не попрешь. С утра сюда надо будет послать тепловских с пушками, человек хотя бы с двести, на всякий случай. И на кой черт сдался красным этот монастырь? Расположен он среди зарослей и проток, как плацдарм не имеет никакого значения, над местностью не господствует. Разве что полуразбитая колокольня?.. Так ведь тот, правый, берег еще выше и больше подходит для наблюдения.
Как бы то ни было, планы Слащева рушились. Нечего было осматривать монастырскую пристань и искать в зарослях лодки под прицелом пулеметов. Генерал решил проверить берег близ Британов, хотя понимал, что это негодный план. Британы близко от Каховки, переправа будет слишком опасной.
Но ведь что-то следовало предпринимать, коль не спится ночью, хоть глаза слезятся от усталости…
Раненого перевязали, убедились, что перетерпит, и направились в Британы.
Минут на десять разминулся генерал со своей женой.
Глава шестнадцатая
«Полк», которым теперь командовал Кольцов, сразу после высадки насчитывал восемьдесят пять человек, включая особиста Греца. Поначалу он действовал самостоятельно, продвигаясь вдоль берега Днепра и очищая заросли от мелких слащевских команд. Кольцов понимал, что оказался на левом берегу раньше многих других и теперь обязан помочь высаживаться остальным бригадам Пятнадцатой и Латышской дивизий.
В окрестностях Каховки Кольцова отыскал связной и передал приказание, что полку Ильницкого надо идти к Рыбачьим Домикам и оказать содействие Третьей бригаде Пятнадцатой дивизии, переправу которой сбили слащевские «удальцы». Павел понял, что Второй полк все еще считают полноценным, и отправил в штаб дивизии отчет, в котором указал, что принял командование частью в составе восьмидесяти пяти (нет, уже восьмидесяти двух) человек, имеющих пять пулеметов, включая трофейные. После чего быстрым маршем пошел выполнять приказ.
Через три часа марша, обсохнув на ходу и сбив ноги мокрыми портянками, красногвардейцы увидели и поселочек Рыбацкие Домики, и вдалеке невысокую, уполовиненную снарядами колокольню Корсунского монастыря.
Дальнейшее превратилось в сплошную трехсуточную битву, с редкими перерывами, когда красноармейцы валились с ног и засыпали прямо на земле, едва услышав распоряжение об отбое. Не спали только Кольцов да младший командир Максим Пенелевич, после переправы и смерти Ильницкого взявший на себя обязанности всего штаба полка. И еще бодрствовал Грец, который, кажется, вообще не знал, что такое сон, и всегда находился рядом.
