На правах давней знакомой она многое себе
могла позволить. Однако забыть сдать книгу она не рискнула бы и сейчас. В конце
концов дружба дружбой, а служба службой. Древний джинн всегда придерживался
этого правила.
Рот Абдуллы, плавающий у него на лбу,
изобразил ироническую улыбку.
– К разговору, кто из нас старый и
дряхлый, мы с тобой вернемся лет через… э-э… семьдесят. Лет же через
восемьдесят этот разговор вообще не состоится, и я останусь дряхлеть в
одиночестве. Три-четыре тысячи лет в запасе у меня еще есть… – заметил он.
– Тогда почему ты мне не завидуешь?
– Локон Афродиты – артефакт своенравный и
нетерпеливый. Он много дает, но многого и требует. Нужно воспользоваться им до
определенного момента, иначе ты никогда не узнаешь настоящей любви. Проклятие
обратится против тебя. Любовь не переносит тех, кто слишком долго
демонстративно поворачивался к ней спиной. Любовь любит решительных и смелых,
которые именно потому и не делают ошибок, что не боятся их совершить, – с
пафосом произнес Абдулла.
Таня подумала, что в былые времена и джинном
владели страсти, хотя представить себе бурлящий от любви пар было сложновато.
– А как я узнаю, что время выбора
истекло? – спросила она.
– Прядь будет постепенно менять цвет.
Точнее, терять его… Из золотистой станет бронзовой, затем цвета старой
ржавчины. И наконец, попросту исчезнет, чтобы через пару десятилетий, возможно,
появиться у кого-нибудь другого. В запасе у тебя самое большее месяц. Реально я
начинал бы беспокоиться недели через две-три.
– А если я так и не решусь и за это время
не произнесу имени? – спросила Таня.
– Тогда ты никогда в жизни не узнаешь
любви. НИКОГДА. Как и все древние боги, Афродита была склонна к
максимализму, – заметил джинн. – А теперь извини. Аудиенция
закончена! У меня сеанс черной магии. Один из второкурсников сдал учебник по
нежитеведению с вырванными схемами. Он надеялся, что я не замечу. Бедный
наивный второкурсник. Возможно, он никогда в жизни не перейдет на третий
курс!.. Как мне жаль, как мне жаль! Но начнем, пожалуй, с проклятия номер 704,
пункт второй. А там… там можно и поимпровизировать! Покиньте библиотеку,
ученица Гроттер, если не хотите, чтобы проклятие перепутало адресат.
Библиотечный джинн оглушительно высморкался в
платок с черепушками, на котором Таня заметила вытканные буквы:
«Моему старому другу Абдулле в память о
приятных минутах и бурно проведенной молодости. Аида М.»<D>
«Интересно, чем сейчас занимается эта Аида?
Небось, это тихая и сентиментальная старушка,
увлеченная его стихами! Сидит у камина с толстой книгой в руках и гладит
кота», – подумала Таня.
Спрятав платок, Абдулла уже не обращал на Таню
внимания. Она попрощалась, но в ответ услышала лишь невежливое мычание.
Подождав немного, Таня пошла к дверям, как вдруг джинн, не отрывая взгляда от
тетради, сказал в пространство:
– Влюбленные бесстрашны и отважны. Они
как птицы пролетают самый яростный огонь, не опалив крыльев. Но, едва любовь
умирает, силы оставляют птицу, и она сгорает.
Глава 5
Гоп-стоп для щуки
– Ну и что будем делать? – пискляво
спросил Халявий.
– А что тут сделаешь? Мы в осаде! –
мрачно ответил дядя Герман.
В короне графа Дракулы, в его ботфортах и со
шпагой в руках он сидел за превращенным в баррикаду диваном. Но даже это не
помогало. Магия щуки пока была гораздо сильнее. Или, возможно, Дурневу не
хватало способностей, чтобы воспользоваться возможностями своих артефактов.
Халявий осторожно высунулся из-за кресла. Над
его головой ударила синеватая магическая молния, мгновенно заставившая его
скрыться.
– Ничтожные! Собаку жажду! Принесите ее
мне! – театрально загрохотало из ванной.
Такса Полтора Километра завыла тоскливо, с
надрывом. Дядя Герман снисходительно погладил ее по жирной спине.
– Ну что, псина, из-за кого страдаем?
Скормим тебя щуке, а? – предложил он.
– А что, славная идея! Давай, Германчик,
а-а? Я ее за лапку и того… сбегаю? – умоляюще предложил Халявий.
Такса заскулила еще трагичнее. Дядя Герман
посмотрел на нее и покачал головой.
– Нинель этого не поймет! – заметил
он.
Халявию показалось, что на краткий миг сутяжный
профиль его дорогого братика принял героические римские очертания.
– А если постучаться в стенку и попросить
генерала Котлеткина вызвать спецназ? – с надеждой спросил он.
– Тогда уж лучше сразу авиацию. Нет
дома – нет проблемы, – сказал Дурнев.
Щука захохотала с мефистофельскими
интонациями. Очередная синеватая молния, скользнув над диваном, прожгла штору.
В комнате стало дымно.
– Эх, если б шпагой ее ткнуть! Или хотя
бы пробку вытащить! Да только разве к ней прорвешься под таким-то огнем? –
с досадой произнес дядя Герман. В его голосе прозвучала боль фронтового
разведчика, которому артиллерийский обстрел мешает взять языка.
– Постой! – сказал Халявий с
воодушевлением. – Германчик, я знаю, что нам делать! Когда в меня
вселяется полуденный бес, на меня не влияет ничья магия. Так что, если ты
возьмешь телефонный справочник и несильно ударишь меня по макушке – может
сработать… Только имей в виду – максимальной силы я достигну, когда заявлю, что
я император Коммод! Всякие там Калигулы и машинки для наклеивания этикеток –
это не то, не тот уровень. Понимаешь, братик? Но эта стихия находит на меня
редко, очень редко! Кроме того, запомни, братик, что…
Не дожидаясь окончания фразы, дядя Герман
по-пластунски кинулся к тумбочке, схватил телефонный справочник и, чудом
увернувшись от очередной синей молнии, огрел Халявия по макушке.
Глазки оборотня встретились у переносицы. На
лицо снизошло тихое блаженство.
– А вот и я! Твоя воспаленная
совесть! – сказал Халявий и полез целоваться.
Справочник описал новую дугу.
– Я Марк Ульпий Траян! Как ты смеешь
смотреть на меня, жалкий раб? – взревел оборотень.
«Того вроде иначе звали… Шкаф, что ль,
какой-то… « – задумался дядя Герман и, воспользовавшись тем, что такса Полтора
Километра повисла у грозного императора на пятке, отвлекая его внимание, вновь
взмахнул телефонной книгой.
– Я Вацлав Нижинский, знаменитый балерон!
Ах, Дягилев, Дягилев, как ты похудел, бедный! – пропищал Халявий и тотчас
вновь схлопотал по макушке.
