Поздно вечером Таня возвращалась из читального
зала, где вместе с Баб-Ягуном готовилась к ветеринарной магии. Ванька, сидевший
за соседним столом с учебником по снятию сглаза, лишь посмеивался и жевал
соломинку. Сегодня с утра он лично помог питекантропу отловить в лесу три
десятка гарпий, которых надо было вылечить от ожирения и сварливости. В
заключение же обязательной программы, что было совсем небезопасно, экзаменующимся
предстояло подстричь гарпиям когти.
Поднимаясь по лестнице Большой Башни, Таня
услышала снаружи какой-то шум и выглянула в ближайшую бойницу.
На мощеном дворе она увидела Склепову, или,
как Таня называла ее в последнее время, Склепшу. Склепова учила Горыню и Дубыню
азбуке глухонемых. Усыня, самый тупой из троих, вообще не врубался, в чем дело.
Он сидел рядом на земле, кусал ус и завидовал более сообразительным братьям.
Потом встал, взял дубинку и молча врезал Дубыне по лбу. Дубыня не остался в
долгу, и дело завершилось грандиозной потасовкой, в которой, кроме богатырей,
пострадала и одна из небольших башенок Тибидохса.
Склепова, предусмотрительно отбежавшая на
полсотни метров, терпеливо стояла и ждала, пока Усыня, Горыня и Дубыня
утихомирятся, чтобы продолжить обучение. Согласно замыслу Гробыни, богатыри во
время экзамена должны были стоять на ближайшем холме и подсказывать ей,
используя азбуку глухонемых. Великанам же в свою очередь должен был суфлировать
одолженный у Грызианы Припятской на недельку гном-переводчик. Этого гнома
Гробыня переименовала вначале в полиглота, затем в полиноса, потом и это ей не
понравилось, и она называла его не иначе как Полироль Политурович.
Великаний телеграф как способ подсказки был,
разумеется, крайне ненадежен. Склепова надеялась на него больше как на
отвлекающий маневр. Неуклюжие богатыри наверняка наступят на Полироль
Политурыча, а затем подерутся, споря, кто это сделал. Зато пока преподы будут
их успокаивать, можно ухитриться сунуть за щеку жвачку, а предварительно на
жвачке нацарапать руну красноречия.
Отойдя от бойницы, Таня продолжала
подниматься. Неожиданно из сумрака ниши навстречу ей кто-то шагнул и замер у
нее на пути. Таня отшатнулась.
– Татиана, а Татиана! Можно тебя на
минуту? – спросил кто-то.
Таня узнала Шурасика. Ей стало досадно, что
она испугалась.
– Всего на минуту? А ты успеешь? –
машинально переспросила она и тотчас прикусила язычок. Бли.н! Это ж надо так
огробыниться! С кем поведешься, от того и блох нахватаешься.
Глаза под очками-лупами укоризненно моргнули.
«Вот уж деловая колбаса, которой пришла пора колбаситься!» – подумала Таня с
раздражением.
– Дай мне взглянуть на твой
перстень! – потребовал Шурасик.
– Зачем? Он слушается только меня. Ты все
равно не сможешь извлечь из него магию.
– Я и не собираюсь.
Пожав плечами, Таня с некоторым усилием
скрутила с пальца перстень и протянула его Шурасику.
Шурасик молча взял перстень Феофила Гроттера,
повернулся к Тане спиной и куда-то решительно пошел. Таня удивленно побежала
следом, ощущая себя не то бобиком, которому надо бежать за хозяином, не то
автомобилистом, у которого гаишник отнял права и теперь невесть зачем идет с
ними на середину перекрестка. Без перстня она была абсолютно беззащитна. Даже Искрисом
фронтисом не смогла бы запустить, если бы потребовалось.
Как оказалось, Шурасик направлялся к бойнице.
Подойдя к ней, он зачем-то посмотрел сквозь перстень на луну.
– Ага… Лунный диск меняет цвет… Так я и
думал… Вопросов больше не имею, – пробурчал он и вернул перстень Тане.
– В чем дело? При чем тут луна? – с
беспокойством спросила Таня.
Шурасик ничего не ответил. Он таинственно
порылся в кармане, что-то извлек из него и показал Тане. Блеснуло серебро.
– Знаешь, что это такое?
– Чайная ложка? – спросила Таня с
некоторым сомнением. Слишком уж очевиден был ответ.
Шурасик посмотрел на Таню взглядом
практикующего психиатра, которому пациент сообщил, что по носу у него маршируют
зеленые слоники.
– Формально говоря: да. Это действительно
чайная ложка. Не удивлюсь, если кто-то когда-то даже пытался размешивать ею
сахар. Не к ночи его помянуть, а ко дню!
– И что же это такое?
– Да так, артефактик один простенький из
коллекции профессора Клоппа… Отлит темным магом Гумбольтом Фортунатом в XVI
веке. Возьми ее в рот и подержи секунд пять.
– Я не отравлюсь?
– Нет. Эта ложка нейтрализует яды, если
они есть. Зато если ядов по какой-то причине нет, то травит сама. Кроме того,
она снимает необратимые сглазы. Опять же – если сглазов нет, ложка сглаживает
сама. Такая вот прививка от мнительности.
– Я что, тебе совсем надоела? Хочешь,
чтобы она меня сглазила? – возмутилась Таня.
– Ты и так сглажена, Татиана! Причем
капитально! – сказал Шурасик хладнокровно. – В общем, хочешь верить –
верь. Нет – спокойной ночи! Раз в жизни решил сделать доброе дело – и что, на
коленях теперь тебя упрашивать?
Таня пристально посмотрела на Шурасика и,
поняв, что он не шутит, вздохнула:
– Ладно, давай сюда свою ложку.
Едва она сунула ее в рот, ложка сильно
разогрелась и обожгла ей язык. Тане показалось, что во рту у нее бурлит
раскаленная лава. Она рванулась, пытаясь выплюнуть или вытащить ложку, но
Шурасик притиснул ее к стене и схватил ложку за черенок.
Таня попыталась оттолкнуть его, но Шурасик был
сильнее.
– А-а-а! – завопила она, пытаясь
пнуть его.
– Терпи, терпи! Еще немного! По-другому
все равно нельзя! – крикнул Шурасик. – Три… четыре… пять! Все, можешь
доставать!
Шурасик отпустил Таню и предусмотрительно
отступил на шаг. Таня выхватила изо рта ложку и хотела швырнуть ее, но внезапно
заметила, что блестящая ложка потемнела и на ней отпечаталось нечто вроде
саламандры. Черное выжженное пятно копоти.
– Магия довольно серьезная. С тобой не
церемонятся! Дня через три ты стала бы страшной, как обезьяна! Причем
необратимо. Хотя, на мой взгляд, обезьяны вполне симпатичны, – сказал
Шурасик.
– Откуда ты знаешь? Как ты вообще узнал,
что я кем-то сглажена? – спросила Таня.
Шурасик издал звук: нечто между «хы» и «хэу»,
но уж точно не «хю».
