– Я это понял в библиотеке. Между тобой и
мной пролетел джинн Абдулла. А он же прозрачный, не так ли? В общем, когда
смотришь на человека через джинна, многое становится ясно. Разумеется, если
знаешь, как именно смотреть. Я заметил в твоей ауре глубокую трещину. Кто-то
пробил твою естественную защиту, чтобы воздействовать на тебя. Это меня и
насторожило, – заявил он авторитетно.
– А кто меня сглазил, знаешь? –
спросила Таня.
– Не-а, – сказал Шурасик. –
Ведь магия – штука довольно зыбкая. Точнее всего диагноз о характере сглаза
можно поставить только после вскрытия и гадания на внутренностях. Разумеется,
опыт вскрытий у меня совсем небольшой, можно сказать, его совсем нет, но если
хочешь, я позову Ленку Свеколт или Аббатикову? Ты как, все еще желаешь узнать?
Таня поежилась. Ей стало не по себе. Она еще
раз посмотрела на артефакт с отпечатавшейся мертвой саламандрой.
– Я пас. Узнаю как-нибудь в другой
раз, – сказала она.
– Ну как хочешь. Мое дело
предложить! – улыбнулся Шурасик и убрал ложечку.
– Спасибо за помощь!.. Я… ну, в общем,
правда, большое тебе спасибо! – проговорила Таня.
– Не за что! Спокойной ночи, Татиана! И
того… будь осторожна. Убить тебя, конечно, не пытались, но все равно не
нравится мне этот сглаз… Ох как не нравится!.. Его не чайник наложил, можешь
мне поверить! В твою ауру точно шильце всадили – аккуратненько так!.. – с
сочувствием сказал Шурасик. Он сделал шаг в сторону, запахнулся в плащ и
неторопливо растаял в воздухе.
«Славный он… Только ужасно нелепый! Если б он
не держался еще все время с такой важностью! – подумала Таня. – И хотела
бы я все-таки знать, кто меня сглазил! Я бы ему сделала замечание двойным фронтисом
!»
– Ignoscito saepe alteri, nunquam tibi!
[1]
– укоризненно произнес перстень Феофила Гроттера, имевший привычку
подзеркаливать ее мысли.
– Ничего себе советик! Можно подумать, не
про тебя говорили, что ты сглазил двенадцать орловских ведьм на шабаше, –
напомнила ему Таня.
– Сплетни, матушка, сплетни! Что было, то
быльем поросло, – проворчал перстень уже по-русски.
Однако проворчал неуверенно, без внутренней
убежденности и задора, которые одни и являются спутниками настоящей правды.
* * *
Добравшись до Жилого Этажа, Таня направилась в
свою комнату. Она так устала, что ей хотелось одного: завалиться в кровать и
отключиться, не думая ни об экзаменах, ни о странном сглазе. Язык, обожженный
магической ложкой мага Гумбольта Фортуната, ныл. Таня ощущала металлический
привкус. Крови? Ожога? Ложки? Этого она не понимала и только постоянно вызывала
слюну, чтобы она уменьшила боль.
Таня пересекала гостиную, когда неожиданно
ощутила, что на нее смотрят. Когда ты проходишь через помещение, где полно
народу, в принципе нет ничего удивительного, что кто-то на тебя взглянул. Это
естественно, как зимний насморк или сон в летнюю ночь. Но этот взгляд был
особенным. Острым, испытующим и, пожалуй, проверяющим. Это был взгляд
недоброжелательного человека, которому что-то нужно и который знает куда
больше, чем ему стоит знать. Таня ощутила его не на бытовом даже, а на
магическом уровне. Еще час назад, до истории со сглазом, Таня не обратила бы на
это особого внимания, в конце концов, не факт, что все обязаны быть от тебя без
ума, но сейчас сама ситуация вынуждала ее быть внимательнее.
Таня резко обернулась к длинному дивану,
стоявшему напротив входа. Она ощутила, что взгляд был устремлен на нее именно
оттуда.
На диване сидели шестеро.
– А, Гроттерша! – сладко запела Лиза
Зализина. – Сладкая наша Танечка! Ути-пусеньки! Всю кровь из Ванечки
выпила, вампирочка наша ненасытная? Вкусная кровушка?
«Она? Нет, едва ли! Зализиной стоит меня
увидеть, как она сразу визжать начинает. А здесь она лишь сейчас завизжала…
Значит, только что заметила!» – подумала Таня.
Пристроившийся поодаль Глеб Бейбарсов что-то
рисовал на куске плотного картона, со свойственной ему таинственностью повернув
картон так, что никто не мог заглянуть. Заметив Таню, он как бы невзначай
прижал картон к груди и стал задумчиво грызть карандаш. Его бархатные глаза
скользили по Таниному лицу, точно стараясь запомнить каждую черту.
– Так вот… Я продолжаю… – громко, чтобы
слышали все, обратился к Бейбарсову сидевший рядом Жора Жикин. – Есть у
меня знакомая девчонка-лопухоид. Красавица, модель. Во всех газетах реклама
крема с ее фото! Ноги, кожа – все чудо. Разумеется, влюблена в меня по уши. И
вот сегодня она вновь посмотрела на меня из мусорного пакета укоряющим взором.
Грустно, когда в твою фотографию заворачивают селедку. Вот она, обратная
сторона известности!
– Зачем же ты в ее фото селедку
заворачиваешь, а, Жорик? – спросил Бейбарсов.
Он отвечал Жикину лениво, неохотно, и,
чувствуя это, Жора заводился, размахивал руками, повышал голос и выглядел
особенно глупо. Голос у него начинал звучать пискляво, чего Жикин не замечал.
– Да у меня таких как грязи! Стану я
газетки хранить! Ко мне купидоны летают косяками! Знаешь, сколько раз я
целовался? Три тысячи девятьсот тридцать! А телефонов мне знаешь сколько
надавали? Четыреста восемь штук, недавно вот считал, – заявил он.
Бейбарсов посмотрел на Жикина взглядом
натуралиста, который встретил в лесу интересное редкое насекомое.
– Сочувствую тебе, бедолаге, –
небрежно сказал Бейбарсов. – Чай, ступить в комнате некуда – везде одни
ворованные мобилки валяются.
Жикин машинально закивал было, но внезапно
сообразил, что над ним издеваются, и замолк. Таня почувствовала, что Глеб умнее
Жикина раз в двести. Уж этот-то не будет хвастать своими успехами. Из него
тайну клещами не вытянешь. Что уж тайну! Он даже картин своих никому не
показывает.
«Этих двоих тоже отбрасываем… Нет, это был
взгляд не Бейбарсова и не Жикина уж точно… Тогда чей?» – думала Таня.
Кузя Тузиков безнадежно писал на рулоне
туалетной бумаги бесконечную шпаргалку по нежитеведению. Метров десять было уже
исписано. Столько же еще примерно оставалось. Туалетная бумага все время
рвалась, и Тузиков удрученно вздыхал.
Ленка Свеколт идиллически – даже слишком
идиллически – заплетала свои разноцветные косы. Казалось, больше ничего во
вселенной для нее попросту не существует. По ее лицу разливалось медленное,
засыпающее вечернее блаженство.
