Он небрежно протянул руку и коснулся свечи
длинным ногтем мизинца. Свеча вновь зажглась. Правда, на этот раз огонь был не
рыжеватым, а каким-то зеленовато-алым и искрящимся.
– Я забавлялась, – сказала Таня.
Бейбарсов понимающе кивнул:
– Я так и понял. Милое такое
развлеченьице.
Тане захотелось запустить в него чем-нибудь
тяжелым. Например, хрустальной вазой с очередным букетом от Пуппера. С такого
расстояния она бы не промахнулась. Да и потом, вазу метать удобнее, чем
драконбольный мяч. Вазы буквально созданы для человеческих голов. Цветочки же в
них стоят исключительно для маскировки их хищных намерений.
– Зачем ты пришел? – спросила Таня,
ощущая смутную тревогу.
Какая досада, что и Ягге куда-то ушла. В этом
пустом магфордском магпункте они абсолютно одни. Многочисленные невидимки,
пострадавшие во время матча, лежат в другом, новом крыле.
– Я знаю про локон. Он и сейчас с тобой.
Под подушкой. Ты ощущаешь щекой его жар, – негромко сказал Бейбарсов.
– Ну и умница, – отрешенно
отозвалась Таня.
Бейбарсов молчал. Таня подумала, что едва ли
он вообще слушает, что она говорит. А если и слушает, то небрежно, как обычный
детский лепет. Ему нужны вполне определенные слова. Их он и ждет.
– Знаешь, что такое настоящая ирония? Это
когда ты несчастен, но несчастье подмерзло уже и покрылось льдом. Потом живой
слой, кусочек души – и снова лед. И так много раз. А сверху, на мерзлоте, под
холодным солнцем распускаются белые цветы иронии, – сказал Бейбарсов.
Слова были красивые, но Таню они не тронули.
– Ты опоздал на автобус. Места несчастненьких
уже заняты Пуппером и Зализиной… И давно, позволь узнать, тебе известно о
локоне? – спросила Таня с растущим раздражением.
– Нет. Я стал догадываться о чем-то лишь
на крыше, когда ты не выпила кровь вепря. Я понял, что у тебя какой-то сильный
артефакт. Артефакт, который делает тебя очень защищенной. И одновременно крайне
беззащитной. А еще через некоторое время я понял, что это за артефакт. Локон
Венеры. Он же локон Афродиты. Прядь золотых волос, которая признает только
одного хозяина. Но очень непродолжительное время.
– И что я должна сделать с этим
артефактом, ты тоже знаешь? – спросила Таня, едва узнавая свой голос.
– Разумеется. Обижаете, девушка.
– Ну и чего же ты от меня хочешь?
Бейбарсов резко наклонился к ней.
– Я хочу, чтобы ты произнесла мое имя. Ты
колеблешься, а в запасе у тебя осталось всего несколько часов. Затем гнев
артефакта обратится на тебя, и ты никогда не узнаешь любви, – сказал он.
– Тебе не стоит беспокоиться по этому
поводу, – произнесла Таня.
Ей хотелось убрать с его лица эту
самоуверенность. Бесполезно. Бейбарсов и привлекал ее, и отталкивал
одновременно. Она понимала, что если останется с ним, то всю жизнь будет
ощущать себя в положении человека, которого в одно и то же время терзают жар и
холод.
– Я хочу знать правду. Правду, зачем я
тебе так нужна, – сказала Таня. – Я не верю, что ты мог влюбиться в
меня сразу, с первого взгляда. Тут есть еще что-то, не так ли?
– Ты уверена, что готова к правде? Она
будет не слишком эстетичной. Настоящая правда всегда шершава,
малопривлекательна и очень непохожа на правду приукрашенную. Приукрашенная
правда – гостевой вариант правды настоящей, – серьезно проговорил
Бейбарсов.
Он сел на край ее кровати, так близко, что она
ощутила ногой его спину, и стал вертеть в руках свою тросточку. На Таню он не
смотрел, и она, отдернувшая было ногу, успокоилась.
– Думаю, я готова к правде, –
ответила Таня.
– Очень дельное уточнение. Между «готова»
и «думаю, что готова» путь порой долог, как от мрака к свету. Что ж… Я расскажу
тебе. Не вижу смысла скрывать, особенно сейчас, когда локон полыхает затухающим
жаром. Моя… наша ведьма, чей дар живет теперь во мне, Аббатиковой и Свеколт,
была давней соратницей Чумы-дель-Торт, – негромко сказал Бейбарсов.
Таня посмотрела на него с ужасом. Пламя свечи
заметалось. С грохотом упала одна из четырех ширм. Глеб же даже глазом не
моргнул. Он спокойно произносил это имя. Так же спокойно, как она сама или
академик Сарданапал.
– Старухи не слишком жаловали друг друга
и вообще виделись нечасто, но у них были общие интересы. Нечто, что связывало
их неразрывно. Общий контур темной магии. Наша ведьма и Чумиха вместе подпирали
его, как атланты подпирают плечами своды Тибидохса. Смерть Чумы сказалась и на
нашей ведьме. Ведь теперь весь груз приходился только на ее плечи. С этого часа
ее жизнь пошла на спад, и дар стал тяготить ее. Понимаешь? – продолжал
Бейбарсов.
– Пытаюсь понять, – честно сказала
Таня.
– Но, даже умерев, Чума-дель-Торт еще
пыталась возродиться, пока силы ее духа не угасли и не рассеялись в пустоте
Тартара. И хотя среди ее приспешников было немало таких, кто с радостью
распрощался бы ради нее с жизнью и плотью, для возрождения ей требовалось
одно-единственное тело. Твое. Наша ведьма, имевшая в этом деле свой интерес,
постоянно наблюдала за тобой. В ее землянке был огромный старый чан. В нем день
и ночь кипела проклятая кровь семи мертвецов, стерегущих Тартар. Кроме того, у
старухи было кое-что принадлежавшее тебе: пара стриженых ногтей, несколько
волос, нити из одежды. Их собирали для нее болотные хмыри и другая тибидохская
нежить. Это не без ее участия возникла та восковая фигурка, которая попала
потом к Генке Бульонову, если ты помнишь…
Тане стало зябко. До сих пор, хотя прошло
немало лет, она не могла вспоминать об этом спокойно. Старая боль возвращалась
и терзала ее.
– Каждый вечер… ну или почти каждый
вечер… старуха бросала в чан с кровью или твой волос, или нить одежды и
размешивала саблей, которой некогда один брат убил другого. Размешивала, а сама
неотрывно смотрела в чан, что-то бормоча. Думаю, она пыталась как-то повлиять
на тебя, но тебя защищали твой перстень и магия Сарданапала. Академик совсем не
прост, хотя и похож на старого чудака. Он был постоянно настороже. Нас ведьма и
близко не подпускала к чану, но однажды я сумел провести старуху, используя
эффект магического стекла.
– Повесил над чаном осколок запоминающего
зеркала? – понимающе спросила Таня.
Бейбарсов ухмыльнулся.
– Не совсем. Я подбросил в чан глаз
мертвеца, вырванный из орбиты, а затем достал его и увидел все то, что увидел
он, – хладнокровно сказал Глеб, поворачиваясь к ней.
Таня закрыла лицо руками. И кто ее тянул за
язык спрашивать?
