Академик грустно кивнул.
– Именно. «Книга снов, которые не стали
явью». Занятная книга, которая день ото дня становится все толще. Но бывают
дни, когда она становится тоньше – и это хорошие дни. Твой отец подарил ее мне
в день, когда закончил магспирантуру. Это его магсертация.
Таня погладила книгу по переплету, торопливо
пролистала. Книга была рукописной. Почерк не имел ничего общего с каллиграфией
– стремительный, быстрый, в конце строк часто обрывающийся вдохновенным
водопадом букв. Таня узнавала руку отца. Случайно открыв книгу на одной из
последних страниц, она с удивлением обнаружила, что чернила свежие,
невыцветшие, а дата совсем недавняя. Всего год назад. Но как же ее отец мог
писать это, когда его давно нет?
– Магия книги запомнила его руку, которой
были заполнены первые страницы. Ничего удивительного. Три десятка лет – не тот
срок, когда волшебство теряет силу, – вполголоса пояснил
Сарданапал. – Меня поразило другое. Та запись, которая появилась три дня
назад… Разумеется, все можно списать на собственную магию книги и не придавать
этому значения, но стиль уж больно не похож на обычный язык книги. Среди
обычных магических формул, просчета вероятностей грез и уравнений темпорального
чародейства – нечто иное.
– Вы думаете, это мог написать мой отец?
Академик таинственно улыбнулся.
– Твой отец в Потустороннем Мире, связь с
которым во все времена оставляла желать лучшего. Все выводы здесь относительны.
Просто прочитай и думай сама, – сказал он уклончиво.
Таня нерешительно открыла последнюю из
заполненных страниц книги. На границе белой бумажной пустыни, которая не заполнилась
еще событиями и мыслями, темнела короткая запись.
«Окупается только верность. Пурга иллюзий
заметает путь», – прочитала Таня.
– И это все? – спросила она.
– Все. Думаю, именно в этом ты должна
искать ответ на вопрос, который собираешься задать мне.
Таня молчала, вглядываясь в буквы. Ей
чудилось, что они способны сказать нечто большее.
«Окупается только верность – это о Ваньке. А
иллюзии – это Глеб. Но почему именно так?» – подумала она с легкой обидой. И
опять сомнения закружили ее.
– Сложнее всего – ежедневное
достоинство, – уверенно произнес Сарданапал. – День за днем, час за
часом, особенно в часы, когда вокруг все темно и безрадостно. Для этого нужно
больше всего сил и мужества. Быть хорошим и ослепительным по выходным и вечерам
пятниц не так уж и сложно. Поддерживать ровный спокойный свет каждый день в
сотни раз сложней. Можно с воплем броситься под танк и взорвать его, и это
будет красивый поступок, но это не означает еще, что у того, кто сделал это,
хватило бы сил на ровное повседневное мужество. Спокойное горение, способность
к самопожертвованию намного предпочтительнее истерической доблести.
– То есть Бейбарсов – нравственная
пустышка?
– Да, малышка. Детские впечатления,
особенно первые – великая вещь. Я бы даже сказал: главная, иначе мы не забирали
бы в Тибидохс десятилетних детей. Глеб же видел в своей жизни слишком много
зла. Возможно, он сопротивлялся ему какое-то время, но после произошло то, что
должно было произойти. Мрак стал его частью, такой естественной, что он дышит
мраком как воздухом. Он живет тьмой, думая, что он ее хозяин. На деле же тьма
давно владеет им. Черная ведьма выбрала его недаром: она увидела в нем задатки
человека, который сможет принять и вместить ее страшный дар. Надеюсь,
когда-нибудь Глеб сумеет справиться с этой тьмой в себе, но лучше, если он
сделает это не за твой счет.
– Но ему надо помочь. Вдруг я смогу его
изменить? – сказала Таня.
Сарданапал мягко посмотрел на нее.
– Ты не задумывалась, почему в Тибидохсе
два отделения? Темное и светлое? Не потому ли, что каждый рано или поздно
делает выбор? Если бы существовала магия, которая превращает зло в добро, не
сомневайся, я бы давно ею воспользовался. Но, увы… Зло древнее любой магии.
Возможно, Бейбарсову кажется, что, получив тебя, он исправится, но это
заблуждение. В первый же день ему захочется чего-нибудь еще. Еще какого-нибудь
штриха для счастья, какого-нибудь пустяка, который, увы, опять же нельзя
получить, не прибегнув к некрочарам, не переступив через волю и желание другой
личности. Он будет обманывать себя и тебя, говоря: «Я стану лучше, только когда
получу вот эту последнюю вещь. А пока извини: не могу!» И каждый раз граница
будет отодвигаться все дальше, пока не исчезнет совсем.
– И я не смогла бы помочь ему? Ведь он же
любит меня! – сказала Таня.
Сарданапал провел рукой по бороде:
– Не хочу тебя разочаровывать, любовью
тут и не пахнет. Больше это похоже на страсть или манию. Ты слишком слаба,
чтобы вычерпать всю его тьму. Тем, кто слаб, следует держаться подальше от
искушений. Иначе повторится история с бабочкой, которая хотела затушить
крыльями лесной пожар.
– Тонешь сам – топи другого. А почему не
так: тонешь сам – спаси другого? – сказала Таня с вызовом.
Академик внимательно посмотрел на нее. Его
глаза странно поблескивали.
– Я понимаю тебя и что тобой движет. Но
полно… Действительно ли нуждается в спасении тот, кому ты хочешь помочь? Раз уж
мы заговорили о тех, кто тонет, что ты знаешь о русалках?
– О таких, как Милюля? Почти все.
– Нет. Милюля русалка пресноводная,
болотно-озерная. Я говорю о настоящих морских русалках. Помнится, лет триста
назад у них была распространена одна игра. Ночью, в полный штиль, одна из
русалок подплывала к кораблю, высовывалась из воды и кричала стоявшему на вахте
матросу: «Помогите, прошу вас!» Что видел моряк в лунном свете? Красивую
длинноволосую девушку, протягивающую из воды руки. Девушку, обещающую любовь и
счастье тому, кто спасет ее. Матрос слышал жалобные крики, видел блестящие глаза
и прыгал с корабля в воду. Хохочущая русалка обвивала его нежными руками и
утаскивала на дно, целуя в захлебывающийся рот. Последнее, что видел моряк, был
блестящий рыбий хвост и темнеющий корпус корабля, который становился все
меньше, меньше…
Академик замолчал. Таня испуганно
отстранилась, таким ярким был нарисованный образ.
– А не бывало ли так, что тонула
настоящая, живая девушка? И трусящий моряк, опасавшийся нарваться на русалку,
не бросался в воду? Девушка тонула, и он не получал ни счастья, ни любви? –
спросила Таня.
Сарданапал кивнул:
