К Львову кинулся командир полка:
– Я же вас просил… – и закричал: – Носилки!
Полковник бессильно раскрыл налитые болью глаза, попробовал приподняться, но не смог…
– Ничего… Я обещал сыну, что меня… не убьют, – сдавленно прошептал он. – И как видите…
Очнулся полковник Львов в госпитальной палатке. По ней суетливо ходил неопрятный, забрызганный кровью врач. Почему-то снова вспомнил конопушного парнишку-красноармейца: сумел ли он выбраться из боя живым или лежит где-то среди подсолнухов?..
Потом полковник увидел над собой два лица – полное, с поблескивающим на носу пенсне, и молодое, энергичное, с решительным взглядом. Собрав все свои силы, прошептал:
– Капитан!.. Владимир Зенонович!.. Когда вступите в Киев, разыщите… моих… Помогите сыну… в этой… жизни… – И замолчал, не в силах продолжать. На губах у него появились две белые, смертные полоски.
Полковнику скорбно, с дрожью в голосе ответил Ковалевский:
– Все сделаем, Михаил Аристархович. Вместе с вами отыщем их!..
Лицо у Львова внезапно вытянулось, по телу пробежала дрожь…
Ковалевский отвернулся, мелко крестясь…
* * *
Громко и торжественно гремели над Харьковом колокола.
В соборной звоннице худой человек в черном виртуозно и самозабвенно вызванивал на нескольких разнокалиберных колоколах ликующую победную мелодию.
На улицах толпились обыватели. Вперед выступили смокинги и котелки, они патриотически размахивали цветами.
Часов в пять пополудни в город вступили части Добровольческой армии. Проезжали под аркой из зелени. На них дождем сыпались цветы.
Из собора в торжественном облачении вышло духовенство. Архиерей Харлампий, весь в византийском золоте риз, преисполненный торжественной благости, ступил навстречу Ковалевскому, но до генерала не смог дотянуться и осенил крестным знамением его запыленный автомобиль.
Казаки спешивались у собора, привязывали коней к железной ограде. В церковь не входили, так как хор в белоснежных одеждах выстроился на ступенях, и архиерей стал служить торжественный молебен «по случаю чудесного избавления древнего православного города Харькова» прямо на Соборной площади, под постукивание копыт, лошадиное пофыркивание и доносившуюся издали редкую перестрелку. Совсем недалеко от собора, на Московской улице, деникинцы окружили чекистский броневик «Артем» и, лениво постреливая, ждали, когда у красноармейцев кончатся патроны.
Под благостные звуки молебна и ангельские голоса елейно вторящих архиерею хористов четверых чекистов в кожаном, вышедших из броневика, казаки стали полосовать шашками. Уже мертвых, лежащих на мостовой, продолжали тупо и жестоко рубить, разбрызгивая по булыжнику кровь. Толпа глядела на это убийство без особого возмущения. Целый год в Харькове властвовал комендант чекистской тюрьмы садист и палач Саенко, расстрелявший перед уходом всех заключенных…
Торжественно-строгий Ковалевский в парадном мундире, с Георгиевским крестом на груди, подошел под благословение, опустился на одно колено и склонил смиренно голову.
– Спаси и сохрани, Господи, люди Твоя и благослови… – неслось над площадью.
Регент раскачивался перед хором, размахивая руками, будто собирался улететь. Умиленно смотря на коленопреклоненного командующего, жадно крестились бывшие помещики, бывшие коллежские и статские советники, бывшие заводчики, бывшие предводители дворянства, бывшие… бывшие… те, что уцелели, спаслись. Было в толпе много и простых людей, рабочих, крестьян, радующихся возобновлению богослужений.
Растекался вокруг собора загадочный запах ладана, перемешивался с острым духом сапожной ваксы и едкого лошадиного пота.
В город вошли еще не все войска, еще тянулись к нему усталые обозы, а многие здания уже украсились трехцветными знаменами, лавочники поспешно водружали на приземистых особняках благоразумно спрятанные до поры до времени вывески: «Хлебная торговля бр. Чарушниковых», «Скобяные изделия – Шварц и К°», «Мясо, колбасы – цены коммерческие».
На углу Сумской и Епархиальной улиц на афишной тумбе появился приказ, набранный строгим типографским шрифтом:
«Приказом командующего Добровольческой армией генерал-лейтенанта Ковалевского я, полковник Щетинин Иван Митрофанович, назначен градоначальником города Харькова.
Градоначальник г. Харькова полковник Щетинин».
Худощавый, интеллигентного вида старик с седоватой бородкой выбрался из густой толпы, запрудившей улицы, внимательно прочитал этот приказ и чуть пониже приклеил свое скромное объявление: «Продаю коллекцию старинных русских монет. Также покупаю и произвожу обмен с господами коллекционерами. Обращаться по адресу: Николаевская, 24, кв. 5. Платонов И.П.»
…Под штаб Добровольческой армии отвели здание бывшего Дворянского собрания, вместительное и удобное, расположенное к тому же в самом центре города. Начальнику отдела снабжения армии генералу Дееву хлопот предстояло предостаточно: в кратчайший срок надо было привести в порядок запущенный особняк.
В конце дня Деев разыскал Кольцова и попросил его лично ознакомиться с планировкой дома, с тем чтобы выбрать наиболее удобные комнаты для кабинета и личных апартаментов командующего.
– Я уже наметил, господин капитан, – говорил тучный Деев, шумно, устало дыша, – но посмотрите и вы.
В здании, когда туда приехал Кольцов, царила суета. В вестибюль втаскивали красного дерева тяжелую мебель, рабочие несли ведра с известкой, солдаты спешно тянули связь, где-то вверху звенели тазы, звякали ведра, сердито перекликались усталые женщины.
Торопливо, похлопывая себя кожаной перчаткой по начищенному голенищу сапога, сбежал с лестницы Осипов, на ходу коротко поздоровался с Кольцовым, скользнув по нему тяжелым взглядом, и скрылся за поворотом коридора, ведущего из вестибюля в глубь здания.
Комнаты, которые генерал Деев хотел предназначить командующему, располагались на втором этаже правого крыла здания. Кольцов быстро обошел их – все они были вместительными и к тому же смежными, что вполне соответствовало их предназначению, но все же он решил осмотреть и другие помещения.
Убавив шаг, он двинулся по коридору, направляясь в левое крыло здания. Походил по пустым, гулким комнатам и, стараясь не задеть перил лестницы, пахнущих свежей краской, спустился вниз, на первый этаж. В конце коридора, за массивными стенами арки, увидел небольшую дверь, похожую на прислоненную к стене доску, едва видневшуюся в полумраке. Он осторожно расчистил себе путь к двери и с трудом, навалившись на нее всей тяжестью, открыл. Зажег спичку и, оглядевшись, увидел, что стоит в крошечной комнатке с тусклым запыленным окошком, затянутым бесконечной паутиной.
Вероятно, когда-то эта комнатка предназначалась под какие-то побочные службы, но истинное ее назначение было уже давно забыто, и она превратилась в некий склад для разной рухляди, где было в кучу свалено все: трехногие стулья, кресла без подлокотников, с торчащей во все стороны ватой, позеленевшие от недоброй старости канделябры и подсвечники, скульптуры царей, лошадей и старые, зияющие пустотой рамы с тусклой позолотой…
