Как Юра и предполагал, известие это встревожило Сперанского, он бессильно опустился на диван.
– Боже мой! Все пропало! – прошептал Сперанский и, уткнув голову в большие ладони, несколько минут сидел молча, затем, с трудом подняв голову и глядя на Юру невидящими, недвижными глазами, стал расспрашивать его обо всем увиденном.
Юра рассказал, откуда он знает Семена Алексеевича, как увидел его на улице, как пошел за ним и за Загладиным и как потом потерял их в густой базарной толпе.
– Зачем столько подробностей? – нетерпеливо оборвал Юру Сперанский, нервно, до хруста заламывая руки. – Потом? Что было потом?
– Потом он его арестовал! – чувствуя, как подкатывает к его сердцу неприязнь, сказал Юра.
– Кто? – резко спросил Сперанский. – Боже мой, кто же?
– Чекист… Семен Алексеевич.
– Как арестовал? Подошел, наставил наган? Или схватил, связал? Откуда ты знаешь, что он его арестовал?
– Я видел! Они стояли возле телеги, а на ней – целая гора оружия.
– Постой-постой! Ничего не понимаю! – Викентий Павлович нервно вскочил, прошелся по комнате. – Ты их потерял в толпе! Так откуда же они возникли? И потом… этот чекист… он шел за Загладиным? Телеги не было! Откуда она взялась? И при чем тут оружие?
Юра подумал немного и затем сказал:
– Я их потом нашел, на привозе. Они стояли возле телеги с сеном. И он сказал: «Сбрасывай сено… покупатель!»
– Кто сказал? – взметнулись брови у Викентия Павловича.
– Ну, сам Семен Алексеевич! – стараясь не сбиваться и обо всем рассказывать толково, объяснил Юра. – Сено сбросили, а там столько оружия!.. А потом пришли еще какие-то, наверное тоже чекисты, и увели Загладина.
– А оружие? – нашел в себе последние силы спросить сраженный этим известием Сперанский.
– Увезли, наверное, в Чека, – спокойно сказал Юра, удивляясь тому, как быстро впал в панику этот с виду большой и сильный человек.
– «Не знаю»! «Наверное»! «Кажется»! – прокричал на какой-то визгливой ноте Сперанский, нервно расхаживая взад и вперед по комнате. Затем торопливо вышел в коридор, стал одеваться. Но, продев в пиджак руку, остановился, словно пораженный какой-то тревожной мыслью. И вдруг стал беспомощно рвать руку из пиджака. Пронесся мимо Юры в свой кабинет и вскоре снова выскочил оттуда с Юриной курточкой в руках.
– Надевай курточку! Ну, быстрее надевай и сходи к Бинскому! – выдохнул изнеможенно Сперанский.
– Что сказать, Викентий Павлович? – с готовностью вскочил Юра.
– Нет-нет, не надо! Никуда не ходи! – замахал на него руками Сперанский.
И, ошеломленный собственной беспомощностью, он обессиленно опустился на диван, закрыл глаза ладонью и, качаясь из стороны в сторону, долго сидел так, не проронив ни слова. Вдруг снова вскочил с места, забегал по комнате:
– Да-да! К Бинскому не нужно! Пойдешь к Прохорову в Дарницу. Помнишь, ты ходил к Прохорову?
– Песчаная, пять?
– Вот-вот! Скажешь, дядя прислал за маслом. Да, за маслом и еще за перловой крупой. Только, пожалуйста, живее, бегом!.. Надевай курточку!
– Можно, я без курточки, Викентий Павлович? На улице жарко! – неожиданно уперся Юра.
– Тебя не спрашивают, жарко или нет! Одевайся! – исступленным шепотом прошипел Сперанский.
– Что за тон, Викентий?! – возмущенно сказала вошедшая в комнату Ксения Аристарховна. – Право же, подобным тоном…
– Мне сейчас не до церемоний, дорогая! – резко обернулся к жене Сперанский, и на щеках его вспухли два возмущенных румянчика. – Ах, тон вам, видите ли, не нравится? Львовская порода! Чистоплюи!
Викентий Павлович стал со злостью натягивать на Юру курточку, неловко заламывая ему руку. Юра решительно отстранился, обернулся к Сперанскому и тихо, но твердо отчеканил:
– Никуда я не пойду! Ни в курточке, ни без курточки! Вы дадите мне адрес папы, и я уеду к нему! Сегодня же!
Они долго так стояли, с нескрываемой ненавистью глядя друг на друга.
Первым очнулся Сперанский и совсем другим тоном, ласковым, жалобным, сказал:
– Я тебя прошу… умоляю! Да-да, умоляю! Это крайне необходимо… если ты не желаешь несчастья мне и Ксении Аристарховне! – И с уничижительной, просительной улыбкой протянул к Юре руку с курточкой.
Юра медленно оделся, не глядя на Сперанского, неторопливо вышел из дому.
Викентий Павлович остался сидеть на диване, сжав голову руками. Он был человеком, не приспособленным к этой подпольной, наполненной риском деятельности. Но однажды, потеряв друзей, которых поглотила, как разверстая пасть какого-то мифического чудовища, эта самая пугающая ЧК, он вместе с Бинским, Загладиным и еще несколькими близкими ему людьми поклялся мстить красным и сделать все для того, чтобы восстановилась прежняя упорядоченная, спокойная жизнь.
Зачем он ввязался? Бинский – это понятно. Он – полусумасшедший, охваченный яростью мщения человек. Двое его братьев, офицеров, погибли еще в первые дни Гражданской войны, под Ростовом. Еще двух братьев прибрали чекисты как заложников. Их фамилии даже были опубликованы в «Правде Киева» в списке расстрелянных. Бинский остался один из огромной семьи, он не дорожил ни своей, ни чужой жизнью.
Загладин? Загладин был идейный враг советской власти, твердый, решительный, бывший эсер, уцелевший во время Ярославского восстания летом восемнадцатого и тоже привезший с собой в Киев единственный багаж – жажду борьбы с большевиками.
Но он, Сперанский, зачем он ввязался во все это? Похоже, от постоянного риска и страхов он и сам стал терять рассудок.
* * *
Путь в Дарницу был не близкий. Надо было спуститься на набережную и по цепному мосту перейти через Днепр.
Дарница напоминала деревню, столько было на ее улицах травы и соломенных крыш. Она была сплошь застроена деревянными хатами и дачными домиками. Жизнь здесь текла тихо и дремотно. Тощие дворовые собаки грелись на солнце, лежа прямо на середине пыльных улочек.
К поселку примыкала лесопилка с ржавыми подъездными путями. На поросших высокой травой запасных путях покоилось огромное кладбище неремонтируемых вагонеток, вагонов и паровозов. Многие были без колес, иные лежали на боку.
Обойдя это кладбище, Юра вышел на узкий деревянный тротуар. За старинной часовней отыскал знакомый невзрачный домик, толкнул косо зависшую на петлях калитку. Вошел в небольшой запущенный двор, посередине которого стоял колодец со сгнившим срубом, а дальше – в самой глубине – виднелся полузавалившийся сарай. Некрашеные ставни окон дома были наглухо закрыты. Создавалось впечатление, что дом брошен, что в нем давно никто не живет.
Поднявшись на крыльцо, Юра постучал.
– Заходи! – ответили ему тотчас.
В почти пустой, оклеенной узорчатыми обоями прихожей Юра разглядел невысокого полного человека с гладкой, до блеска выбритой головой. Это и был Прохоров. Он выжидательно смотрел на Юру.
